Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Потому и мерзостно, – пожал плечами Влас, словно не понимая, о чём они вообще спорят. – Мерзостно, но не страшно. А нечисть… это дело иное.

– Наука со временем сможет если не всё, то почти всё, – качнул головой Изместьев. – Поэтому книга леди Мэри достойна уважения… а эти побасёнки про водяных и леших…

– Побасёнки, – задумчиво повторил Влас, подумывая, не рассказать ли гардемарину что-нибудь из слышанного у котлянных[1] костров от старых промысловиков Беломорья. Хоть бы и про того же Рачьего царя.

– Побасёнки, да не совсем, – вдруг подал голос из своего угла Истомин. Все повернулись в его сторону – Володька лежал на спине, забросив скрещённые ноги на невысокую спинку кровати (десять розог, если застукает дежурный офицер!), заведя руки за голову и отсутствующим взглядом таращась в потолок, словно там крутила фуэте длинноногая балерина. На взгляды товарищей он не отреагировал никак, даже взгляда не отвёл от потолка, только сказал всё таким же голосом. – Доводилось слышать и мне кое-что…

Изместьев поморщился, явно собираясь что-то возразить, но его опередил Грегори:

– Расскажи, – сказал он жадно, чуть подавшись вперёд, и гардемарин только махнул рукой – мол, оставайтесь вы в своём невежестве. Бросил сочинение леди Мэри на столик около кровати Власа и ушёл к креслу около своей кровати. Этим креслом они пользовались по очереди с Корфом. Упал в его мягкую глубину, забросил ногу на ногу и притих, изображая равнодушие хотя Влас ясно видел – Изместьев тоже слушает, и ещё как!

– Мне рассказывали, в Александро-Невской лавре можно встретить пьяного могильщика, – голос Истомина не дрогнул ни на мгновение, звучал ровно. – На кладбище. Эту лавру, говорят, на месте языческого капища построили, там много кого можно повстречать. А могильщик этот бродит между могил, грязный, оборванный… с лопатой и киркой. Кого встретит, у того водки просит. Угостишь – жив останешься, а нет… беда. Лопатой пластанёт – сразу напополам.

С шипением погасла свечка на столе Грегори, он вздрогнул.

– Петербург вообще странное место, – поддержал Истомина рыжий Жорж Данилевский. Он сидел на кровати в обнимку с гитарой, поджав ноги под кровать, и Власу на миг показалось, что москвич вот-вот покосится вниз, словно опасаясь, что его там под кроватью кто-то вот-вот цапнет за пятку. – Тут, по слухам, куда ни плюнь, кругом языческие капища были. И на Александро-Невском, и на Смоленском… и призраков тут хватает…

– Чепуха, – махнул рукой Изместьев, но Жорж, чуть приподнявшись, с неожиданной решимостью возразил:

– А вот и нет! Знающие люди говорили!

– Ну и что ж они говорили? – подзадорил гардемарин, весело поблёскивая глазами.

С коротким шипением погасла ещё одна свечка – догорела до подсвечника. Никто уже не обратил на это внимания, хотя в спальне стало ещё темнее.

– В Кунсткамере тоже неладное творится, – сказал Жорж решительно, словно до того колебался, рассказывать ли, да побаивался, как бы не засмеяли, а после слов Истомина про пьяного могильщика осмелел. Володька же, чуть приподняв голову, глянул на москвича и коротко кивнул, словно подтверждая, что и он слышал что-то. – Не дело это, в одном месте столько уродцев собирать, к божьему гневу. Говорят, там тени этих уродцев по залам бродят, да и пожар там восемьдесят лет неспроста был. В том пожаре сгорел череп Николя Буржуа, гайдука-великана, у него рост был три аршина и четыре вершка. Вот его дух с тех пор по залам Кунсткамеры и бродит, голову свою ищет. Да и помимо того – там часы есть, которые давно стоят. Но иногда всё же ходят, сами, без завода, а как остановятся, обязательно без четверти десять показывают. И тогда кто-то из смотрителей обязательно умрёт.

– А статуэтка бронзовая, как увидит того, кому умереть сегодня суждено, так обязательно моргает, – кривя губы, дополнил Жоржа Изместьев.

– Вот видишь, и ты слышал, – сказал Жорж таким голосом, словно слова гардемарина только доказывали его правоту. – Думаешь, всё сказки, что люди говорят? Да нет…

– А ещё я слышал, – сказал вдруг Егор Данилевский – он сидел чуть в стороне от брата, верхом на стуле, обняв руками высокую гнутую спинку, – будто Монферран потому так долго собор не достраивает, что ему будто бы смерть предсказали сразу же, как только он стройку закончит.

– Че-пу-ха, – отчётливо выговорил Изместьев.

Уже не один кадет покосился в сторону Корфа и Бухвостова. Но чугунный москвич то ли дремал на своей кровати, то ли просто притворялся, а Корф помалкивал, загадочно поблёскивая глазами, словно тоже знал что-то и просто ждал подходящего момента.

– А что чепуха? – возразил Егор задиристо. – А чего он тогда так долго его достроить не может?! Вон Воронихин Казанский собор за десять лет отгрохал, а Монферран уже шестой год строит и конца-краю не видно. Небось и ещё лет тридцать провозится.

На это Изместьев даже возражать не стал, только махнул рукой.