Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

Погасла ещё одна свечка. Теперь в спальне свет шёл только от лампады на божице, но её света было маловато, она освещала только писаные лики икон, в чеканных медных окладах – Никола-угодник, главный морской покровитель, святитель Сергий Радонежский, просветители Кирилл и Мефодий – покровители в учении.

– Ну мне тоже рассказывали кое-что, – подал наконец, голос Бухвостов, и все невольно вздрогнули. Чугунный всё-таки не спал, как оказалось, а внимательно слушал. Страшные истории любят все, даже такие, как Изместьев, верящий в науку до кончиков пальцев и корней волос. – Про Марсово поле…

– А там что ещё?

Ну… – в голосе Бухвостова послышалось явное смущение. – Говорят, что там вроде как болото с русалками было, а государь Пётр Алексеевич велел его осушить, да луг для гуляний там разбить. А вот Екатерине Алексеевне однажды рассказали, что по тому лугу какая-то старуха ходит, чухонка нищая. Ну и велела государыня ту нищенку во дворец привести, накормить, милостыню подать. А та – берегись, мол, государыня, недоброе это место, Царицын луг, – так тогда Марсово поле называлось, – нечисть тут хороводится водяная, речная да болотная.

Чугунный открыл глаза, повёл взглядом по спальне туда-сюда, словно отыскивая тех, кто над ним станет смеяться. Но дураков не нашлось – мало кто из живущих в спальне не помнил, каковы на вес кулаки Бухвостова. Кроме, может быть, гардемарин. Хотя возможно, знали и они, хоть Бухвостов их точно не цукал, скорее, они его.

Глаза у всех уже приноровились к полумраку, царящему в спальне, свеч больше никто зажигать не хотел. От рассказов лёгкая жуть волнами ходила по комнате, спать не хотелось никому.

– На Обводном канале, говорят, тоже нечистое место, – подал вдруг голос Грегори. Влас даже удивился, хотел спросить у Шепелёва, когда это он успел столичных сплетен и слухов набраться и от кого, но не стал – мало ли. – Знают же эти слухи от кого-то рыжие Данилевские, и даже гардемарины не спешат их на смех поднять, кроме Изместьева. Но этот, скорее всего, спорит уже просто из вредности. – Что ни месяц, так там обязательно кто-то утопится. Проклятое место. В позапрошлом году, говорят, чуть ли не полтора десятка руки на себя наложили.

– А на Мещанской кто-то ночами в двери стучится, – сказал вдруг Глеб, задумчиво глядя прямо перед собой и кутаясь в наброшенную на плечи шинель. – Стучится, в замках ковыряется, дверь хочет открыть. Хозяева окликают, никто не отзывается. Окликнешь его, он притихнет, а потом – опять. А если в щель поглядеть, то видно, что перед дверью никого и нет. Многие рассказывали – Юзеф Пржецлавский, который по министерству иностранных дел служит, доктор Сведерус, англичанин Карр, Болль-табакерочник…

Все притихли. Этот рассказ был не таким, как остальные – до того все рассказчики говорили «мне рассказывали», «говорят» «я слышал». А Невзорович назвал имена, и это мгновенно превратило байку в достоверный рассказ.

– Так и говорят? – спросил Изместьев, и в голосе его уже не было никакой насмешки – видно было, что его проняло всерьёз.

– Рассказывали наши… – Глеб на мгновение запнулся, словно не зная, стоит ли говорить, от кого он это слышал, но тут же сообразил, что не назови он имени, его рассказ тут же превратится в такую же точно побасёнку, какие говорили до того. – Поляки и литвины, которые в Питере живут. Габриэль Кароляк говорил, а он с тем Пржецлавским сам знаком лично. Да и я его знаю, познакомились вчера у Олешкевича.

– Значит, не всё, что говорят, неправда, – задумчиво сказал Влас, передёрнув плечами. В спальне вдруг стало зябко. Впрочем, зябко было и до того, но помор этого почему-то не замечал. А сейчас вот – заметил.

– Проклятое место, – кривя губы, сказал вдруг Невзорович, и все поразились прозвучавшей в его голосе злости. – Не зря Евдокия, царица ваша, которую Пётр в монастырь сослал, гибель городу этому предрекла.

Все молчали, удивлённые – должно быть, эту легенды не слышал ещё никто.

А может и слышали, да дивились внезапной злости литвина.

– Когда её в монастырь везли, кричала она из окна кареты: «Месту сему быть пусту!» – продолжал Невзорович. А сто лет назад дьякона от Троицы пороли кнутом и на каторгу сослали за то, что он те слова повторил. Увидел ночью у моста кикимору (Влас удивлённо поднял брови: «Чего бы это кикиморе, домашнему зловредному духу, около моста болтаться, у воды? Там место шишиге, а не кикиморе!», но смолчал – может, горожанин их перепутал со страху да с пьяных глаз) да и закричал на весь город: «Петербургу быть пусту».

Слова литвина прозвучали настолько зловеще, что никто не нашёл что возразить – видно было, что Глеб знает, о чём говорит.

– Может быть, потому он и бродит по городу, – проговорил вдруг Грегори, чуть приподнявшись на локтях. – Охраняет свой город, стало быть…