Напряжение ощутимо витало в воздухе, казалось, что в покоях вот-вот разразится гроза. Где-то послышались крики, но быстро стихли, топотали сапоги по новеньким паркетам, где-то лязгали клинки, должно быть, в ближней страже государя нашёлся кто-то несговорчивый. Корф ощутил, как по спине ручьём – не преувеличение и не фигура речи, на самом деле ручьём! – течёт ледяной пот, вот-вот и замёрзнет на пояснице. Худой солдат рядом, вытаращив испуганные глаза, часто и громко сглатывал, озирался по сторонам, и поручик, обрадовавшись, что есть рядом кто-то, кому страшнее, чем ему, сказал солдату громким шёпотом:
– А ну прекрати немедленно, скотина!
Солдат всё так же судорожно кивнул, но глотать не перестал. Корф на какое-то мгновение задумался, не сунуть ли ему кубаря под нос (в таких случаях, говорят, помогает), но сделать ничего не успел – дальние покои за тёмным коридором взорвались криками и лязгом оружия. Теперь кричали уже истошно, в голос.
С воплем из коридора выбежал растрёпанный камер-лакей в разорванной ливрее. Корф мгновенной подножкой подшиб ему ногу, лакей засёкся и рухнул на пол. Солдаты смотрели с каменными лицами – дело господское, известно. Поручик шагнул к лакею, приставил ему шпагу к горлу, царапая остриём кадык.
– Что там? Ну? – страшным шёпотом спросил он.
– Г-государь… – прошептал тот, заикаясь и кося глазами на шпажный клинок.
Больше ничего ни тот, ни другой сказать не успели – из коридора за их спиной валом повалили заговорщики. Они громогласно переговаривались, так разговаривают люди, только что сделавшие, едва не провалив при этом, какое-то важное и опасное дело.
Всё, – понял Корф. – Кончено.
Через месяц, когда давно уже отзвучали и плачи по государю («Так точно, ваше превосходительство, крепко умер!»), и манифест нового императора «Буду править по законам и по сердцу в Бозе почивающей августейшей бабки нашей государыни императрицы Екатерины Великой!») и амнистии и помилования, вольности и послабления, поручик Август Корф стоял в карауле всё в тех же самых Рождественских воротах Михайловского замка. Прошли уже и похороны Павла Петровича в крепости. Корф на эти похороны не ходил, ни к чему душу рвать лишний раз. Денежную награду от заговорщиков принял, часть отдал на нужды церкви в Петрикирхе, другу с надёжными людьми передал в швейцарский банк, пообещав себе, что при жизни своей к этим деньгам не прикоснётся, а уж как там распорядятся наследники – бог весть их.