Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Правда, есть и одно «но», – голос Марко Филипповича вдруг погрустнел. – Я боюсь, что триумфальное шествие этих устройств приведёт к тому, что люди перестанут считать сами и поглупеют. Но пока до этого далеко, увы – Кольмар хоть и взял патент на производство арифмометров, но пока что не выпустил ни одного только вот на заказ несколько штук…

Кадеты засмеялись – почему-то слова учителя показались им невероятно смешными. И почти тут же, перекрывая их смех, на дворе корпуса загремел барабан.

Едва барабан смолк, как в классную комнату заглянул поручик Овсов:

– Кадет Смолятин здесь?!

– Так точно, ваше благородие! – в отличие от остальных офицеров, поручик Овсов не признавал отступлений от устава. Впрочем, к нему никто из воспитанников и не спешил обращаться по имени-отчеству, так и звали, сухо отстранённо, по титулованию. Он, конечно, эту сухость чувствовал и понимал, но поделать ничего не мог – всё было точно по уставу, ровно так, как любил и требовал он сам.

– Кадет Смолятин, сегодня вы стоите на часах с полуночи до двух часов у дверей церкви, – процедил Овсов, найдя взглядом помора. – Быть готовым и не опаздывать!

– Так точно, ваше благородие! – повторил Влас, вытягиваясь. Ему уже доводилось стоять в ночном карауле когда-то осенью незадолго до бунта и наводнения, но караул этот выпал прямо около их собственной спальни, и самой большой трудностью для него тогда было удержаться от того, чтобы не заснуть стоя.

Овсов скрылся, а Влас вдруг поймал на себе странный взгляд малознакомого кадета в роговом пенсне (он знал про него только то, что его родители – немцы откуда-то не то из Голштинии, не то из Мекленбурга, переехали в Россию сразу после второго отречения узурпатора) – такой, словно этот кадет ему не то завидовал, не то за него боялся.

Барабан к отбою смолк, отстучали шаги патруля по спальням, корпус затих. Некоторое время ещё звучали там и сям шёпотки по углам – воспитанники, не наговорившись за день, добирали остатки со дна. Мерцала лампада в красном углу, мерно тикали в тишине напольные часы – резная дубовая башня в сажень высотой, начищенный медный циферблат с чеканными римскими цифрами, чёрные стрелки, похожие на средневековые глефы. Рядом с часами висел бронзовый ключ в пядь длиной – каждое утро под барабанный бой к подъёму Михей сваливал в спальне охапку дров, разводил в печи огонь, заводил часы этим ключом и уходил, шаркая ногами и лукаво щурясь в сторону воспитанников, которые только-только начинали просыпаться.

Влас изо всех сил боролся со сном – не дай боже, заснёшь по-настоящему, часов не услышишь, опоздаешь на пост. Оно, конечно, розги и всё такое, но это и не главное.

Главное – позор.

Наконец, на часах пробило половину двенадцатого, и Влас, стараясь двигаться как можно бесшумнее – не хотелось никого будить, со всех сторон доносилось сопение носов, кто-то дышал ровно и спокойно, а кто-то выводил носом рулады и фиоритуры, такие, что и сам капельмейстер корпусного оркестра заслушался бы, пожалуй. Помор неторопливо влез в форму, застегнул дутые медные пуговицы, шевельнул плечами, проверяя, правильно ли сидит мундир, затянул пояс, нахлобучил на голову фуражку и подхватил с пола штиблеты. И почти тут же распахнулась дверь в соседнюю спальню – на пороге стоял Овсов.

– Готовы, кадет? – негромко спросил он, поправляя на голове бикорн.

– Так точно, ваше благородие!

Шаги гулко отдавались в пустом коридоре – в отличие от спален, тут помещения выстроились не анфиладой, а к церкви вёл длинный каменный коридор почти без окон, с низким сводчатым потолком. Чистый романский монастырь века двенадцатого, а не Морской корпус, – подумал Влас, вспоминая рассказы учителя истории Воронина («Грррм… итак, в Европе в средние века, во времена крестовых… грррм… походов строились храмы, которые принято называть… грррм… романскими. Главные признаки такой постройки – массивные толстые стены, небольшие, грррм, арочные окна и, гррррм, сводчатые потолки. Легенды, грррм, гласят, что именно в таких местах чаще всего встречаются, гррррм, призраки…»).

Овсов остановился около двустворчатой двери старого дуба, с коваными узорными петлями. Около самой двери, точно посредине, держа наотлёт в правой руке офицерский эспонтон[4], стоял часовой – Влас узнал того самого кадета в роговом пенсне, не то мекленбуржца, не то голштинца. Странное дело, Иевлеву-старшему пенсне не идёт совершенно, а вот этого кадета оно красит, – мелькнула глупая мысль. На стене около двери едва заметно горела лампада, и отсветы ровного масляного огня поблёскивали на широком листовидном лезвии.

Овсов придирчиво зыркнул в сторону часового, но даже если тот и дремал или ещё что-то в этом роде, ничего заметить дежурный офицер не успел – их шаги было слышно по всему коридору, и часовой наверняка успел проснуться и выпрямиться.

– Кадет фон Зарриц?! – отрывисто бросил Овсов, остановившись около двери.

– Так точно, ваше благородие!

– Смена караула!