Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Понимаешь… мой отец воевал. С французами. В двенадцатом году, и в тринадцатом, и в четырнадцатом… в ваших-то краях была та война?

– Ещё как, – ответил Лёве и его голос внезапно стал чужим.

– Ну вот, отец воевал. Может даже и в ваших краях. А матушка… она его ждала. А он из Франции привёз эту… вертихвостку, madame Isolde. Вроде как гувернанткой для меня. Или как там это называется…

– Странно, у неё не французское имя, скорее, немецкое, – заметил Лёве.

– Она из Страсбурга, там немцев много, она рассказывала. Так вот, бонной (вспомнил!) она была недолго… уже через год после отцова возвращения матушка умерла, а отец женился на этой…

– Но… – помедлив, сказал Лёве, – если матушка умерла… ведь тут ей нет оскорбления. А эта madame Isolde, она – что, дворянка?

– Да дворянка, – мотнул головой Шепелёв. – Из мелкотравчатых, или как это у них там во Франции зовётся. Матушке оскорбления бы не было, только… ты думаешь, отчего она так быстро умерла? Не старая ведь была ещё. Отец с этой Изольдой спутался ещё когда матушка жива была, челядь перешёптывалась, а я слышу хорошо.

– За то и ненавидишь? – понял, наконец, Лёве.

– За то, – вздохнул Грегори. – Вот только ненавидеть-то её всё труднее… она мне слова худого за все восемь лет не сказала, и перед отцом всегда за меня заступалась… искренне, понимаешь? Не для того, чтобы ко мне подольститься, а по-настоящему… чего её в Россию понесло вообще?

– А она не рассказывала?

– А я не спрашивал, – угрюмо признался Гришка, отводя глаза. – Всё война… вот и ты небось тоже из-за войны в Россию приехал?

– Ещё бы, – голос фон Заррица вновь стал таким же чужим и холодным. – Я ничего из тех времён не помню, мал был ещё, а только старшие много рассказывали. Через наш Шверин тогда кто только не ходил с огнём и штыком – и шведы, и французы, и пруссаки, и датчане, и поляки, и ваши русские. После той войны отец и уехал в Россию. Ну и нас, разумеется, забрал…

– А почему именно в Россию? – заинтересовался вдруг Грегори, в глубине души обрадовавшись возможности поговорить о чём-то другом. – В Берлин, к Фридриху-Вильгельму прусскому небось и ближе было бы, и роднее?

– Ближе – да, роднее – нет, – качнул головой Лёве, снова глянул на Грегори сквозь стёкла, словно оценивая – стоит ли говорить. – Мы ведь русским родня… хоть и позабыли почти про то родство. Наши князья, Ободриты, от самого Никлота происходят, а он вашим Рюрикам – родня…

– Как это?! – от изумления Грегори даже спустил ноги с кровати на пол – босые ступни тут же заледенели от холода – по полу гуляли сквозняки. – Рюрик – он же от свейских князей, так Карамзин пишет, от варягов…

– От варягов, – с удовольствием подтвердил Лёве. Похоже, он тоже был рад тому, что Шепелёв подзабыл про домашние невзгоды и заговорил о чём-то другом. – А кто те варяги-то? Карамзин ваш пишет, что они – шведы, скандинавы, а только мои предки когда-то так и звались – варны, варины.

– Немцы? – непонимающе переспросил Грегори, слегка обиженный за любимого Карамзина.

– Почему же немцы? – чуть удивлённо возразил фон Зарриц. – Немцами они не так уж и давно стали. Ещё лет двести назад в наших краях многие говорили на славянском языке, похожем на русский… сейчас уже не помнит его никто. И князь Рюрик в наших краях правил, как раз в те времена, про которые ваши летописцы пишут. Для настоящих-то немцев, откуда-нибудь из Баварии или Пфальца, мы до сих пор – вендская кровь.

– Почитать бы про это, – Грегори воодушевлённо приподнялся на кровати, но почти тут же снова забрался обратно на постель, подобрал заледенелые ноги.

– Почитаешь, – Лёве взвесил на ладони книгу, которую листал весь вечер, и Грегори вновь с удивлением увидел на переплёте знакомую фамилию холмогорского самородка. – Михайла ваш Васильевич во многих науках отметился, и в истории тоже. Не признали того, а только мне кажется, что он прав был.

В соседней спальне раздались шаги, метнулось сквозь щели в неплотно притворённых дверях свечное пламя, и оба кадета, не сговариваясь, нырнули под одеяла – шла стража с дежурным офицером – разгонять полуночников ко сну.

4