Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Честью клянусь, – выдохнул кадет, хватая книгу с края стола. Метнулся к своему портфелю – холщовому мешку с завязками. Он не видел, как за его спиной полковник неторопливыми и чуть неверными шагами вышел за дверь.

Грегори вышел в коридор, оттирая мел с пальцев обрывком бумаги и почти сразу же наткнулся на Корфа.

– А, Грегори! – весело воскликнул курляндец и попытался сделать Шепелёву «сливу», словно «кадетику» из первой роты, но Гришка вовремя откачнулся назад, и гардемарин промахнулся. – Ловок, шельма. Ну рассказывай, как у вас там дела без нас. Слух ходит, что никак краями с новичками разойтись не можете.

Ого, уже и слухи пошли? – изумился Грегори, послушно останавливаясь у подоконника. На нём гурьбой сидели четверо кадетиков и, старательно пыхтя, толкались локтями – должно быть, выясняли, кто дольше усидит. – А что за дела у Корфа около их классной комнаты? Ведь не пришёл же в самом деле курляндец, чтоб узнать, как дела в прежней спальне.

Но не спросишь же напрямую.

Грегори шикнул на мелюзгу, согнал их на пол (увидит кто из преподавателей или дежурный офицер – без булки останутся в лучшем случае, а в худшем – розги), сунул ближнему в руки скомканную измазанную мелом бумажку.

– Выкинь куда-нибудь. Брысь!

Мальчишки умчались, а Грегори повернулся лицом к Корфу.

– Рассказывай, – сказал курляндец уже без улыбки.

Шепелёв умолк, и Корф задумчиво протянул:

– Вот значит, как оно дело-то обстоит. И когда это было? Позавчера вечером?

– Да, – потерянно кивнул Грегори, удивляясь в глубине души – откуда гардемарин всё знает.

– То-то у вас такой шум стоял, – всё так же задумчиво и даже чуть рассеянно сказал курляндец. – Ну да, слышали мы, слышали. Решили поглядеть, как вы справитесь сами.

– Не справились?

– Ну почему же, – Корф прикусил верхнюю губу острым, чуть желтоватым от табака клыком, подумал и подытожил. – нет, вы всё сделали правильно. Зря ты конечно, зубами (он весело хмыкнул, почти хрюкнул даже, но тут же снова стал серьёзным)… а общая стычка – это даже хорошо. Сразу всё и выясните. Неясно только почему так долго… Ладно. Скажешь, когда соберётесь на Голодай. Мы с Изместьевым и «татарской мордой» тоже придём, проследим, чтоб всё было по правилам.

Грегори оживился, глянул с надеждой.

– А ты что ж думал? – весело хмыкнул Корф – Что мы вот так про вас забудем? Не тушуйся, Грегори, Корпус своих в беде не бросает.

[1] Паспарту́ – кусок картона или бумаги с вырезанным в его середине отверстием под рамку, в которую вставляют фотографию, рисунок или гравюру.

[2] Голодай – прежнее название острова Декабристов в Санкт-Петербурге.

[3] Денис Давыдов «Моя песня». Вольный перевод песни французского поэта Жозефа Пена (1773—1830) «Житье холостяка».

[4] Ломоносов М.В. Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава I или до 1054 года. – СПб., 1766.

Глава 7. Прежние и Новые

1

В марте на город навалилась оттепель.

Невский лёд, и без того всю зиму отливавший голубовато-серой влагой, вдруг разом потемнел, казалось, вот-вот – и река вскроется. Сугробы посерели и сгорбились, разом осели, словно хребты домашнего скота – костистая кабаржина с рёбрами торчит из обтянутой клочковатой шерстью худобы. На протоптанных между сугробами кривых тропинках тускло поблёскивал лёд – берегись, голова! Мокрая брусчатка на набережной перед Корпусом отливала жирным графитом, на небе клубились свинцово-серые тучи. Оледенелые за зиму ветки деревьев в садах потемнели.

Чувствовалась весна.

Влас пинком сбросил с крыльца примёрзший комок влажного снега – кто-то наступил на него подкованным сапогом, раздавил и притоптал к половице. Кадет неторопливо спустился по ступенькам, пробежал по тропинке к каретному сараю.

В курилке было удивительно пусто, хотя время было «урочное» – обычно в пятом часу пополудни в сумерках из закутка тянулся к небу дымок доброго десятка трубок.

Впрочем, помору курилка была не нужна.

Он поспешно проскользнул внутрь каретного сарая, несколько мгновений поколебался, разглядывая кареты и телеги, сбросил накинутую на плечи шинель, повесил её на торчащую оглоблю, потом за шинелью последовал и мундир – кадет остался в одной рубахе.

Натянул рукавицы-верхонки и вытащил из-под ближней кареты тяжёлую, не меньше пуда, кованую ось. Взял наперевес, примерился и принялся размеренно поднимать её на согнутых руках, одновременно считая шёпотом – по-английски.

– One!

– Two!

– Three!

Мышцы скоро заныли, сразу, как только отсчитал два десятка жимов – то количество, на котором он останавливался в первые дни. До этого упражнения Влас додумался две недели назад, и с тех пор каждый день наращивал количество жимов на десяток.

– Twenty-two!

– Twenty-three!

– Twenty-four!

Три дня назад Бухвостов, с интересом разглядывая, как Влас выжимает ось перед собой и шипит сквозь зубы английский счёт, спросил:

– А почему по-английски считаешь?

– А чтоб… ninety-five… помнилось… лучше… ninety-seven… – прошипел сквозь зубы помор. – Тренировка… ninety-nine… и для рук… и для мозга…

Сегодня надо было довести до ста двадцати жимов.