Не-доросли. Книга 2. Холодные перспективы

– Кто сейчас выпадет, те будут спиной к кладбищу, – подытожил «татарская морда» и щелчком подбросил монетку вверх. Поймал и протянул в открытой ладони.

– Верховой! – победно выкрикнул Венедикт из-за спин друзей и осёкся под злобным взглядом Сандро.

– Нечестно! – процедил Поццо-ди-Борго, едва сдерживаясь, чтобы не ударить по протянутой руке Шалимова, из которой медяшка поблёскивает отчеканенным на ней всадником. – Солнце повернётся и будет светить нам в глаза!

– Ты сам выбрал вензель, – всё так же холодно сказал Корф не шевельнувшись.

– Но… – заикнулся было Сандро, но его перебил Грегори – лениво и брезгливо:

– Сандро, это будет только вечером. Ты до вечера валандаться собрался?

И Сандро смолк.

Расходились.

За спиной Прежних высилась кирпичная ограда кладбища – сплошная стенка в три аршина, контрафорсы столбов, ажурные прорези наверху (не кладбище, а маленькая крепость), за которой там и сям гранитные обелиски, массивные каменные надгробья, украшенные лепниной склепы и ажурные беседки.

Слева – глухой забор из барочных досок, такой же, как и на заднем дворе Корпуса. За забором – низкие черепичные кровли. В будни над ними висел постоянный стук и треск, то и дело в ворота въезжали подводы, гружённые туго набитыми парусиновыми мешками – на канатную фабрику Самойловых везли пеньку из Винного городка. Сегодня на фабрике было тихо, только сторож то тут, то там постукивал колотушкой, и её жестяной звук разносился над пустырём.

Справа пустырь тянется до самой Глухой Маякуши, за которой видны доходные дома на набережной. Если оттуда их и увидят, то вряд ли что смогут толком разглядеть – до тех доходных домов от фабрики едва ли не верста. И уж за полицией никто точно не побежит.

Новые становились напротив них. Грегори на мгновение поймал взгляд Сандро – тот смотрел так, что у Шепелёва по спине побежали мурашки, словно куржак с шапки за ворот просыпался.

Что-то будет.

Он шевельнулся, разминая плечи и шею и вздрогнул – слева кто-то пронзительно свистнул. Покосился в ту сторону – на могучей ветле, свесив босые и в опорках ноги с могучих веток сидели уличники.

Бульвардье.

Тот, что ближе, помахал веточкой вербы, и Грегори мгновенно признал Яшку-с-трубкой.

– Ты их всё-таки позвал, – процедил Глеб, неприязненно косясь на уличников.

– Не драться же, – пожал Грегори плечами. – Пусть поглядят.

Его слова оборвал хлопок в ладоши – хлопнул Шалимов.

Знак.

Началось.

2

В стенке бьются в рукавицах.

В тяжёлых, бычьей кожи, самой дорогой, снятой с самой хребтины. В добротно прошитых дратвой, на ударной, тыльной стороне сшитых вдвое. Прощупать ещё можно (не затаил ли боец между слоями кожи медных пятаков или свинчаток), а вот порвать уже сложнее.

Зато человечью кожу такой рукавицей порвать при ударе ещё как можно. Умеючи можно так ряшку изукрасить, такой колёр навести – любо-дорого посмотреть.

Потому и запрещено в настоящем стеношном бою бить в голову, в лицо. Равно, как и ниже пояса.

Нельзя.

А только всё равно, невзирая на строжайшие прещения каждый год в стеношных боях десяток-другой народу будет с разбитым лицом, с содранной на лбу, подбородке или щеках кожей. А кое-кого и насмерть положат – и такое тоже бывает.

Потому старые боевые рукавицы, у настоящих старых бойцов всегда от крови заскорузли.

Но всё равно.

Дважды, трижды и четырежды глупец тот, кто понимает благородный кулачный бой, как простую драку, вроде кабацкой – грязную и бесчестную, пьяную и безобразную.

Дедка Силантий придирчиво оглядел заготовку «рыбьего зуба», в которой уже явственно стала прорисовываться фигурка ошкуя[3] с ощерённой мордой, сдул с неё мелкие костяные крошки и снова нацелился небольшим ножом. Косой ворот рубахи при этом движении приоткрылся, блеснул в неярком свете летнего северного солнца медный, чуть позеленелый крестик на груди. И рядом с ним – кривая уродливая шишка на ключичной кости.

– Дедка Силантий, а это у тебя откуда? – Влас оторвал взгляд от возникающего под ножом ошкуя. – Вот эта шишка?

– А, – дедка мгновенно понял, о чём спрашивает зуёк. – Это дело давнее, я уж и плохо помню, сколько мне лет-то тогда было. Всяко постарше был, чем ты сейчас… да. Сшиблись мы тогда с холмогорскими около монастыря на льду на масленицу…