Не-доросли. Книга 3. Метель

– Я. Должен. Быть. Там, – размеренно повторил Смолятин, тяжело роняя слова, словно булыжниками грохая о мостовую. – Там. Мой. Брат.

– Глупо, – повторил Гришка, мысленно кляня себя за косноязычие и за неумение найти иные слова.

– Если бы там был твой брат, что бы ты делал? – тихо и враждебно спросил помор, разом делаясь чуть ниже ростом и чуть сгорбившись, словно собираясь прыгнуть и драться.

Шепелёв отступил, понятливо склонив голову. Не нашёл, что возразить.

– Я должен быть там, – в третий раз сказал Влас упрямо. – И я там буду.

Невзорович в восторге хлопнул друга по плечу.

– Я с тобой!

– Мы уже присягу Николаю Павловичу принесли, – холодно напомнил Гришка, чуть склонив голову набок и глядя на друзей с любопытством, словно на них вдруг упали маски, и открылось на их лицах что-то новое, невиданное дотоле. – Нарушите?

Влас сжал зубы – вспухли на челюсти острые желваки. Сузил глаза.

Присягу они и впрямь принесли. Опять была церковь, куда вместо завтрака согнали весь Корпус (уже тогда стало понятно, что грядёт что-то необычное!). Опять директор объявлял важную новость – только на сей раз, хоть и не про кончину государеву объявлял, а голос его ощутимо дрожал и рвался – ещё бы, вторая присяга за неполный месяц! Потом адмирал размеренно, постепенно успокаиваясь, читал манифест нового царя. Опять мерно звучали над Евангелием всё те же слова присяги, только вместо Константина упомянули в присяге Николая.

Первую присягу поломали об колено.

Теперь рушить и вторую?

– Мы не будем вмешиваться, – нашёлся Невзорович. – Но хотя бы посмотреть-то со стороны надо?! Или ты боишься?

Приём был беспроигрышный. Грегори вспыхнул и выпрямился, в его глазах словно зажёгся холодный огонь.

Аникей опаздывал.

Улицы как вымерли – ни одного извозчика! – и всю дорогу до Экипажа пришлось идти пешком. Он, конечно, торопился изо всех сил, но всё равно опоздал – в Экипаже его ждали только часовые. Ворота были отворены настежь, на плацу пусто, как в кошельке мичмана перед днём выдачи жалованья, только множество беспорядочных грязных следов, снег истоптан, будто по нему полк прошёл маршем.

Полк не полк, а не меньше батальона, – прикинул Аникей силы взбунтовавшихся матросов. – А то и два наберётся!

Он выбежал со двора Экипажа, бросил взгляды направо-налево, но наткнулся только на равнодушно-каменные лица часовых. Высокие кивера, чёрная форма Экипажа, льдистый блеск примкнутых штыков, иней на усах и канте. Равнодушие на лицах и жгучее любопытство в глазах.

При появлении офицера матросы дружно взяли «на караул».

– Вольно! – переводя дыхание, сбившееся от быстрого шага (а местами и бега!), скомандовал мичман Смолятин. – Давно ушла колонна?!

Разумеется, колонна, не толпой же повалили на Сенатскую.

– Да уж не меньше часа, вашбродь, – осторожно ответил тот, что постарше.

Час!

Аникей сжал зубы.

Опозданец господень!

– Кто повёл?

– Их благородие капитан-лейтенант Бестужев!

– Николай Александрович? – вопрос в общем-то был лишним.

– Так точно!

Мумия!

Мумией Николашу Бестужева прозвали друзья а его должность смотрителя Модель-камеры Адмиралтейского музея. Капитан-лейтенант не спорил – мумия так мумия.

– На Сенатскую пошли?

– Так точно!

Аникей снова бросился вдоль по улице, придерживая болтающийся на поясе кортик. Теперь он уже не шал, а и в самом деле бежал, хотя по большому счёту, спешить было уже некуда.

У заднего крыльца торчал, завернувшись в тулуп, так что наружу торчал только нос, сизый от холода, профос Михей. Мальчишки с разгону едва не наскочили на него, но вовремя успели остановиться в сенях. Снаружи как раз заходил кто-то из младших гардемарин, видимо, тоже пытался улизнуть из корпуса. Ну как заходил… влетел, уворачиваясь от стремительной свистящей розги Михея.

– … мать! – рявкнуло со двора густым басом. Дверь захлопнулась, отсекая продолжение ругательства.

Гардемарин остановился в сенях, потирая наливающееся кровью ухо, за которое видимо, его потаскал профос. Поглядел на троих друзей, замерших у двери в нерешительности, покрутил головой, словно ему был тесен стоячий воротник мундира – он был без шинели.

– Ну, Михей… с-сука, – процедил он, покосившись в сторону двери и повернулся к друзьям. – Как подменили гада. Даже покурить не выпустил. Так что даже и не пытайтесь.

Кадеты понимающе переглянулись.

Ни для кого не было секретом, где курят старшие кадеты и гардемарины. Знали три друга и то, где у них хранятся трубки и запас табака – на заднем дворе в каретном сарае (на кой чёрт Морскому кадетскому корпусу каретный сарай? кто в тех каретах ездит?). Знал об этом и профос Михей. По корпусным правилам профос должен был это безобразие пресекать, но он здраво рассудил, что никто и никогда не добился от молодняка ничего запретами. Поэтому он смотрел на курение воспитанников сквозь пальцы, требуя только, чтобы они курили не в сарае, где близко сено, а у бочки с водой или около сугроба. А они в благодарность частенько делились с профосом табаком.

И если уж Михей не пустил покурить гардемарина, то такая строгость могла иметь только одну причину – строжайший запрет от самого адмирала Карцова.