Не-доросли. Книга 3. Метель

– Это ещё что такое?! – голос поручика раскатился над головами. Грегори вздрогнул, рванулся к друзьям и в этот миг ледяная кромка с треском подломилась под ногой, с шипением ухнула в полынью. Нелепо взмахнув руками, кадет повалился набок, но Влас и литвин разом подскочили ближе и успели ухватить его за руки. Рывок – и все трое полетели на лёд, только Грегори, задрав ногу, вытряхивал воду – успел-таки зачерпнуть башмаком.

– А ну брысь отсюда, шантрапа! – налёг на них голосом офицер. – Вот стрелять велю! Дальше по льду мчались почти не разбирая дороги, добро хоть ни одной полыньи больше не попалось, только лёд гудел под ногами да потрескивал, ходил едва заметными волнами. Оглянуться не успели – а вот уже и парапет набережной! Повезло – подскочили как раз там, где в воду сходили ступени – одним махом взлетели по ним наверх.

Аникею повезло – ни одно ружьё так и не выстрелило ему вслед, и до каре под монументом он добежал благополучно. С правого флангав каре стояли матросы Экипажа, и мичман тут же попал в объятья друзей:

– Аникей! Чёртушка! Пришёл-таки!

– А я говорил – не может быть, чтобы мичман Смолятин струсил!

Его хлопали по плечам, по спине, быстро затянули внутрь строя, Аникей озирался, узнавая одно знакомое лицо за другим – лейтенант Арбузов, мичманы братья Беляевы, Саша и Петруша, Миша Бодиско, Саша Дивов… в конце концов, он оказался и около Бестужева. Капитан-лейтенант глянул остро и одобрительно:

– Пришёл?!

– Так точно.

– Добро!

И всё на том. И правильно – к чему пустая болтовня?

На набережной густой цепью стояли солдаты, всего в двух десятках саженей от парапета плотным строем – до батальона солдат, невдалеке фыркали ноздрями и перебирали ногами гвардейские кони под вальтрапами.

– Пройдём? – одними губами спросил Грегори, меряя взглядом расстояние до монумента – бронзовый Государь парил верхом на коне, указывая вытянутой рукой куда-то на север.

Ответить никто не успел.

Ветер стих, позёмка улеглась, и только редкие снежинки, кружась, порхали над площадью, ложась на мостовую, на офицерские шляпы и эполеты, на кивера и шинели солдат, на плечи бронзовому Великому Государю.

Военный губернатор Санкт-Петербурга генерал Михаил Андреевич Милорадович раздражённо смахнул снег перчаткой с бикорна. Всё шло наперекосяк – заговорщики внезапно взбрыкнули, вышли из-под контроля – маховик, который он старательно раскручивал, вдруг вырвался из руки и метался, круша, всё что попадётся на пути. Оно бы и ничего, кабы не Константин Павлович.. эх, Костя, Костя, старинный приятель, и кто бы мог подумать, что ты не решишься? Теперь царём станет Николай… и прощай все мечты о перестройке армии. Теперь придёт пруссачина и педантизм.

Надо было что-то делать, спасать то, что ещё можно спасти. Иначе всё будет ещё хуже.

Рядом скрипнул снег, Милорадович покосился вправо и тут же выпрямился, невольно поправляя шляпу – подходил государь (да, теперь уже государь!). Узкое лицо Николая было сумрачно и хмуро, двигался так, словно сразу постарел на десяток лет. Царь остановился рядом с генералом, глянул так, что у Михаила Андреевича заныли зубы: «Ой не простит он мне!» – обожгла внезапная мысль. Да и кто из царей бы простил генералу то, что он сказал Николай в споре: «У кого шестьдесят тысяч штыков в кармане, тот может смело говорить!» Вот будут тебе теперь шестьдесят тысяч…

Царь молчал, и Милорадович (а, пропадать, так – с музыкой!) вдруг неожиданно сам для себя сказал:

– Государь, позвольте я попробую их уговорить разойтись?!

– Думаешь, получится? – неуверенно и всё так же хмуро спросил царь. Генерала несколько покоробило это «ты» (оно понятно, царь, но всё равно… это с Костей они вместе в Альпах куски добытой казаками лепёшки делили, а этот мальчишка…), но он усилием воли загнал возмущение в глубину (царь всё-таки!) и сказал, изо всех сил стараясь не говорить сухо:

– Пробовать нужно. Не дай бог, дойдёт до крови… русская кровь..

Николай ещё несколько мгновений помолчал, потом кивнул:

– Вы правы, генерал («вы»! – видимо, на лице Милорадовича всё-таки что-то отразилось). Действуйте!

Ординарец подал генералу любимого белого арабчака Фурора. Михаил Андреевич, рывком взлетел в седло, сопровождаемый восхищёнными взглядами солдат и офицеров («За полвека перевалило русскому Баярду, а всё как юноша!»), поправил шляпу, подтянул белые перчатки, разобрал поводья.

– Надо с этим кончать, – бросил он через плечо и дал Фурору шенкелей.

От Адмиралтейского бульвара прямо к монументу и застывшему вокруг него каре двигался всадник – белоснежный, без единого пятнышка, конь под тёмно-синим вальтрапом, высокий бикорн, сапоги со шпорами, белые панталоны и шитый золотом мундир.

– Смотрите! – прошептал Грегори как зачарованный следя за всадником. – Милорадович!

– Кто? – рассеянно переспросил Влас, тоже глядя на Сенатскую. Но он смотрел не на всадника – он искал взглядом в строю брата. И, видимо, не находил.

– Как это кто?! – возмутился Шепелёв. – Военный губернатор Петербурга! Русский Баярд!

– А ты откуда знаешь? – спросил Невзорович, тоже без отрыва следя за всадником.