Не-доросли. Книга 3. Метель

– Портрет у отца видел, – бросил Грегори через плечо. – Мой отец служил под его началом. Мюрата вместе от Москвы гнали!

Милорадович, между тем, осадил коня перед самым каре – арабчак приплясывал и гарцевал почти у самых штыков. Генерал приподнялся на стременах.

– Солдаты! Офицеры! Кто был из вас со мной под Кульмом, Лютценом, Бауценом, Фер-Шампенуазом?.. – голос губернатора катился над площадью, казалось, проникая в каждый её закуток, стучался в солдатские души. – Кто хоть раз слышал об этих сражениях и обо мне?!

Солдаты молчали. Угрюмо сжатые губы, хмурые лица под низкими козырями киверов.

Опускались глаза.

Милорадович снял шляпу, не обращая внимания на падающий на коротко стриженные волосы снег, размашисто крупно перекрестился.

– Слава богу! Здесь нет ни одного русского солдата! Здесь нет ни одного русского офицера! Иначе вы бы знали, кто таков Милорадович!

Штыки дрогнули, строй чуть заметно колыхнулся. Генерал вырвал из ножен шпагу – отполированный до слюдяного серого блеска клинок тускло блеснул над конской гривой и заснеженной брусчаткой.

Вы знали бы все, что эту шпагу подарил мне цесаревич, великий князь Константин Павлович, вы знали бы, что на ней написано – другу моему Милорадовичу! Другу! Милорадович не может быть изменником своему другу и брату своего царя! Но вы! Вы этого не знаете! Потому что тут не солдаты и не офицеры, тут – мальчишки, буяны, разбойники! Мерзавцы, осрамившие русский военный мундир, военную честь, звание солдата! Вы – пятно России!

Солдаты зашевелились – теперь они смотрели на генерала так, словно он не срамил их прилюдно едва ли не матерными словами, а звал за собой на смерть, в бой, под пули и ядра. Смотрели с восторгом и готовностью умирать.

Грегори стоял, напрягшись и сжав зубы, не чувствуя, как закипают на его глазах слёзы, и не глядя на друзей. В этот миг он не видел, что они делают, он забыл про них, и готов был броситься первым к белому генеральскому коню.

Сбоку от Милорадовича вдруг возникло неясное движение, кто-то словно проталкивался сквозь строй солдат. Вырвался – статский, в партикулярном сюртуке и офицерской фуражке – нелепый маскарад.

– О жизни говорить нечего! – гремел Милорадович, гарцуя перед строем. – Но там… слышите ли? у Бога! Чтоб найти после смерти помилование, вы должны сейчас идти, бежать к царю, упасть к его ногам! За мной!

Он взмахнул рукой, и в этот миг строй единодушно грянул без всякой команды:

– Ура Милорадовичу!

В этот миг статский в фуражке вдруг стал вполоборота у генерала за спиной, вскинул руку. Грегори, заледенев душой, увидел, что рука эта необычно длинна и в тот же миг понял, что длинна она оттого, что статский держит в ней длинноствольный пистолет, и, азартно прикусив губу и прищурив глаз, целится прямо в спину губернатору, а в следующий миг кадет вдруг понял, что орёт во весь голос, пытаясь докричаться и предостеречь! Какое там! Треснул выстрел, почти неслышимый за многосотголосым воплем солдатских глоток, генерал пошатнулся в седле, и в следующий миг из строя грянуло ещё несколько выстрелов, а вынырнувший из толпы солдат малоприметный офицер вырвал у ближайшего солдата из рук ружьё и длинным выпадом, словно на занятиях по штыковому бою, всадил штык в бок генералу. Конь, всхрапнув, шарахнулся в сторону, генерал повалился из седла, пачкая кровью белую конскую шерсть.

– Что они делают! – крик Аникея, казалось, порвёт ему лёгкие.

Мичман рванулся прочь из строя, словно мог что-то сделать, но его сбили с ног. Братья Беляевы, ухватив друга за локти, помогли ему встать, он поднял искажённое отчаянием лицо, глянул на площадь – было поздно. Белый конь крупной рысью бежал назад к Адмиралтейству, а адъютант Милорадовича рывками тащил своего командира по мостовой прочь, в сторону Манежа.

– Пустите! – Аникей рывком стряхнул с плеч чужие руки – хватка Беляевых вдруг неприятно напомнила, как ему какой-то час назад крутили руки на мосту солдаты Николая. – Да как же так можно!

– А как ещё? – с какой-то хищной усмешкой ответил ему Николаша Бестужев, который стоял тут же, поблизости. – Ты смотри, ещё пара минут, и он бы всех солдат с собой увёл.

– Но ведь это же – Милорадович! – со стоном возразил мичман.

– Да хоть бы и Багратион, – бросил кто-то сбоку, но Аникей уже не слушал – он потерянно побрёл куда-то в сторону, сел на стоящий на снегу высокий барабан, обхватил голову руками.

Грегори обернулся к Власу и литвину.

– Вот! – выкрикнул он, не обращая внимания на то, что на него смотрят со всех сторон – зеваки и солдаты. – Вот ваши борцы за свободу, ваши честные рыцари!!

Друзья молчали. Шепелёв с презрением плюнул в истоптанный грязный снег.

– Ладно, – сумрачно и подавленно сказал, наконец, помор. – Давайте-ка попробуем ближе подобраться. Может, хоть брата увижу.

Тело губернатора было тяжёлым, он дышал тяжело, с булькающим хрипением, словно где-то глубоко в груди него закипал паровой котёл. За ним оставался на снегу густой смазанный кровавый след.