Не-доросли. Книга 3. Метель

– Вон оттуда, ваше превосходительство, – понял солдат невысказанный вопрос генерала и указал на крышу дома Лобанова-Ростовского, одновременно пригрозив кулаком толпящимся на ней горожанам:

– У, шантрапа… погоди же…

А те орали в ответ:

– Эй, не серчай, барин, мы только шуткуем, генерал! – и злобно хохотали.

Мимо на самодельных носилках из двух ружей и шинели солдаты, всё те же, из оцепления, несли полковника Стюрлера – раненых, видимо, мятежники забирать не препятствовали.

И на том спасибо.

– Николай Карлович! – шагнул к носилкам Перовский. – Как же так?!

– Я не смог, – просипел Стюрлер, силясь приподняться – губы, уже почти белые от кровопотери, синели на глазах, в уголке рта безобразными шариками выступила кровавая пена, глаза уже мало что видели, их затягивала смертная пелена. – Я не сумел…

– Вы сделали, что могли, Николай Карлович, – Перовский схватил его за руку – пальцы Стюрлера были холодны как лёд.

– Это вы, граф Перовский? – узнал его Стюрлер по голосу, попытался слабо улыбнуться. – Он… он спросил меня, на чьей я стороне… я ответил, что присягнул Николаю… а он… из пистолета…

Полковник потерял сознание, и Перовский махнул солдатам в сторону дома Лобанова-Ростовского:

– Внесите полковника в дом, братцы, я сейчас доктора пришлю.

Аникея кто-то хлопнул по плечу, и мичман поднял голову. Слёзы уже отступили, и Смолятин уже стеснялся своей выходки, (экое ребячество!), а голова невыносимо болела.

– Брось! – грубовато сказал Николаша Бестужев. – Брось, Аникуша. Слезами горю не поможешь, а дело делать надо…

– Дело… – криво улыбнулся Аникей, не вставая с барабана. – Где оно, дело-то? Трубецкого-то так и нет?

– Нет, – вздохнул Бестужев. – Пойдём-ка… там человек пришел, старшего требует. А старший на этом фланге как-никак я…

– Что за человек? – с недоумением спросил Аникей, но Николаша уже повернулся, и пришлось идти за ним.

Что за человек мог требовать старшего у восставших офицеров?

Человек, который мог требовать, оказался обычным городским мастеровым. Праздничная одежда – вышитая косоворотка, поддёвка плотный войлочный картуз, широкий пояс, короткая, аккуратно подстриженная бородка с длинными усами. Светло-русый волос и серые глаза, прямой русский нос, тонкие губы.

– Капитан-лейтенант Бестужев, – отрекомендовался Николаша, прикоснувшись кончиками пальцев к уголку бикорна. – Вы хотели видеть старшего? Старший на этом фланге – я.

– Фёдор Симаков я, мещанин, – обыватель сдёрнул с головы картуз и чуть поклонился. – Печник я, ваше благородие, у меня двенадцать подмастерьев в работе…

От печника явственно несло брагой, хотя на ногах он стоял твёрдо, глаза смотрели ясно, и язык ничуть не заплетался.

– Ближе к делу, – попросил Бестужев, тоже, должно быть, почувствовав запах.

– Как узнали мы, что вы, господа, за волю для народа выступили, так и решили – мы с вами! – заторопился печник, даже чуть притопывать ногой по снегу стал. – Мои двенадцать подмастерьев, а друзья, да соседи… Ваньша, брат мой, коней пригнал – если, значится, вам понадобится…

В толпе неподалёку на несколько голосов орали и вопили, должно быть поддерживая Симакова.

– Дайте оружие, ваше благородие! – просительным голосом сказал вдруг Симаков. – Нас сорок человек, да и в толпе не меньше тысячи охочих набрать можно, только свистни!

Аникей с лёгким испугом взглянул на Бестужева.

Откажется?

Согласится?

– Господин Симаков… – медленно и осторожно проговорил капитан-лейтенант. – Мы… мы очень благодарны вам, и вашим товарищам, и вашему брату… но сейчас у нас нет лишнего оружия…

Несколько мгновений оба молчали, пристально глядя друг на друга. Аникей закусил губу – что скажет печник?

Потом печник неуверенно протянул:

– Оружия, мало, говоришь… – и вдруг, видимо, что-то поняв, прищурился. – Не доверяешь… не веришь нам, барин? Боиишься, – в его голосе вдруг явственно прорезались пьяные нотки, он сорвал с головы картуз с маху хлопнул его на мостовую, только снежная пыль взвилась. – Эх выыы… господа…

В его голосе было столько презрения и разочарования, что Аникей не выдержал – отвернулся. И не видел, как печник, подняв картуз, долго и старательно хлопал его о колено, выбивал пыль, потом нахлобучил набекрень и пошёл к толпе, чуть пошатываясь – он вдруг как-то сразу сделался пьян.

– Почему отказал? – одними губами спросил Аникей.

– А ты видел тех его друзей? – так же тихо и свирепо бросил Николаша. – Они ж пьяны вдребезги! У нас и так балаган настоящий, паноптикум, нам только их для полного счастья и не хватает. Одно неосторожное слово, один неосторожный жест – и здравствуй, новая пугачёвщина! Представляешь, сколько крови прольётся?!

Аникей дёрнул щекой и смолчал.

Пробираться поближе пришлось долго.

Сквозь толпу было не протолкнуться – вокруг Сенатской сгрудилось не меньше десятка тысяч народу– никакое оцепление бы не удержало! Но одиночек за кольцо оцепления не пропускали, а уж мальчишек – тем более. А навалиться толпой и прорваться – пороху ни у кого не хватало! С той стороны, от Исаакиевской стройки толпа была почти вплотную к строю мятежников, но здесь, от Невы – нет, здесь оцепление было плотнее.