Не-доросли. Книга 3. Метель

– Сложат ещё, – отсутствующе сказал Влас. Он смотрел куда-то в окно, словно о чём-то напряжённо думал, а то и вообще был не здесь. – И петь будут. А пока что о гусарах поют…

На затылке кивера,

Доломаны до колена,

Сабли, шашки у бедра,

И диваном — кипа сена.

Трубки черные в зубах;

Все безмолвны — дым гуляет

На закрученных висках

И усы перебегает.

– О гусарах, – с лёгкой, едва заметной долей презрения, процедил Глеб. Он опять был мрачен, даже зол почти. – Ряженые гусары… настоящие гусары были в Речи Посполитой – и шведов били, и турок, и… – он помедлил пару мгновений, словно раздумывая сказать или нет обидное слово, но всё же договорил, – и вас, москалей.

Грегори невольно вспыхнул, словно порох, но сдержался.

– Было, – согласился он неожиданно миролюбиво. – Читал. А только где она теперь, та Речь Посполита?

Он дунул, словно сдувая пух с кончиков пальцев.

Но едва проглянет день,

Каждый по полю порхает;

Кивер зверски набекрень,

Ментик с вихрями играет.

Конь кипит под седоком,

Сабля свищет, враг валится…

Бой умолк, и вечерком

Снова ковшик шевелится.

На челюсти Глеба вздулись крупные острые желваки, вот-вот кожу прорвут.

– Ладно вам, – сказал внезапно Влас, прерывая назревающую ссору. – Потом будете выяснять, чьи отцы круче дрались в двенадцатом. Разговор есть. Поговорил я с братом…

Глеб и Грегори, мгновенно забыв про спор, дружно повернулись к помору.

Влас говорил монотонно, уставившись в собственные колени, словно там происходило невесть какое интересное действо – к примеру, Деревянный театр и пьеса покойного ныне Коцебу «Гуситы под Наумбургом», и блистательная Каратыгина изображала Берту.

Наконец, он умолк, и только тогда поднял голову и глянул на друзей.

И поразился тому, насколько по-разному они смотрели.

Грегори – с удивлением и даже как-то враждебно, словно не мог понять того, о чём только что рассказал помор. А Глеб – радостно и торжествующе, словно давно ждал этого рассказа, мало того – давно ждал именно тех слов, которые сказал Влас.

Литвин уже раскрыл рот, чтобы сказать что-то, но Грегори опередил.

– Стало быть, вот как, – медленно и раздельно выговорил он, сузив глаза. – Карбонарий твой братец.

Слово «братец» вдруг резануло Власа словно бритвой, показалось нестерпимо обидным, снисходительным каким-то. Смолятин сжал зубы, собираясь с духом и отыскивая что-нибудь обидное в ответ.

– Карбонарий, – повторил Гришка всё так же раздельно.

– Ну да, – непонимающе кивнул помор. – Карбонарий, этерист, эксальтадо…

– Филомат, – с непонятной усмешкой вставил Глеб, глядя в сторону, словно боясь выдать себя. Друзья только покосились на него, но литвин даже не шевельнулся в ответ и не обронил ни слова. Всё, что он вроде как собирался сказать, он удержал в себе. Передумал отчего-то.

А теперь что вижу? – Страх!

И гусары в модном свете,

В вицмундирах, в башмаках,

Вальсируют на паркете!

Говорят умней они…

Но что слышим от любого?

Жомини да Жомини[1]!

А об водке — ни полслова!

Где друзья минувших лет?

Где гусары коренные,

Председатели бесед,

Собутыльники седые?[2]

Песня закончилась, и Жорж отложил гитару. Пора было ложиться спать – с каждой минутой риск быть застуканным дежурным офицером или унтером был всё выше. Большинство кадет уже дремали, а кто и весело выводил носом рулады.

Вот кто-то всхрапнул погромче, и Жорж Данилевский, раскидывающий постель, неприязненно покосился на храпящего.

– Егор, прибей тигра! – процедил он, откидывая одеяло.

Егор, уронив с плеч сюртук, подхватил со своей кровати подушку и с размаху огрел несчастного соседа по голове, враз прекратив очередной раскат храпа. Храпевший, смолянин Васька Дубасов, Дуб, мгновенно вскинулся и сел на кровати, сбросив на пол одеяло о ошалело моргая глазами и озираясь.

– А?! – невнятно выговорил он. – Я где?

– In London, – язвительно бросил в ответ Жорж под общий хохот. Разбуженный неуверенно улыбнулся, но почти тут же бесшумно отворилась дверь, и на пороге возник дежурный офицер.

Худое лицо и пышные усы, под густыми бровями – холодные серые глаза, на дне которых теплится добрая искорка, надвинутый на лоб бикорн, плотно сжатые губы и прямой нос, эполеты старшего лейтенанта.

Сергей Александрович Ширинский, князь Шихматов, его сиятельство.