Не-доросли. Книга 3. Метель

– А ну спать, кадеты! – голос его сиятельства холодно лязгнул. Он был вроде бы негромок, а хватило того, чтобы воспитанники брызнули по своим кроватям. Последним откинул одеяло, сбросил мундир и панталоны и нырнул в постель Егор Данилевский. Дунул на свечу, и в спальне стало почти темно, только бледно-жёлтым светом мерцала на стене ночная лампада – её не гасили никогда.

Дверь захлопнулась.

И теперь в тишине слышен был только яростный прерывистый шёпот троих друзей – помора, литвина и Грегори.

– Ну да, карбонарий! – свирепо шептал Влас. – Ну и что?!

– На государя умышлять? – кисло бросил Грегори. Первоначальный запал его уже прошёл, сбитый выходкой Данилевских и появлением его сиятельства. Но в голосе его по-прежнему слышалось упорство. И даже упрямство. – Против присяги идти?!

– Чего они хотят? – вдруг спросил Глеб, приподнявшись на локте и глядя на друзей странно блестящими глазами. – Ты спросил у него, чего они хотят? В конечном итоге?!

– Я же говорил – запальчиво ответил Влас, невольно возвышая голос, и тут же встревоженно оглянулся – не слышит ли кто. Но все уже спали, посапывая носами. – Уничтожить тиранию! Уничтожить рабство! Крепость отменить – хватит держать крестьян за скотов!

Грегори хотел было что-то возразить, но смолчал, только открыв рот – словно вспомнил что-то важное. Вспомнил и мгновенно залился краской – лицо его, и без того смуглое, в полумраке спальни стало совсем чёрным.

Сжал зубы и отвернулся.

– И что ты решил? – напряжённо спросил Глеб. Он словно прикидывал что-то в уме и не мог решить – сказать ли друзьям что-то важное или не сказать.

– Что решил… – неопределённо проговорил Влас. – Доносить всяко не стану. Попросил, чтобы меня к себе приняли (Грегори при этих словах дёрнулся, словно пытаясь возразить, но сдержался – видимо, опять вспомнил что-то своё). Брат обещал похлопотать…

Он вопросительно приподнял брови, глядя на друзей.

Глеб в ответ коротко улыбнулся, загадочно глядя на помора – так, словно что-то знал и склонил голову. А Грегори, дёрнув щекой, отвернулся:

– Уволь, – процедил он. – Шепелёвы мятежниками и заговорщиками не были никогда. И присяге не изменяли.

Резко повернулся на другой бок, лицом к стене, укрылся одеялом с головой и затих.

Власу не спалось.

Давным-давно сопел носом Грегори, так и не повернувшись от стены, то и дело прерывисто вздыхая во сне. Ровно посапывал и Невзорович – этот, казалось, знал что-то важное, но молчал.

Молчал, литовская морда.

Спали и все остальные кадеты. Густо похрапывал «тигр» Дубасов, которого на этот раз некому было прибить. Власу он не мешал, да и шевелиться не хотелось, а остальные спали и ничего не слышали.

Пару раз бесшумно отворилась дверь – заглядывал дежурныйунтер, проверяя все ли воспитанники спят – и так же бесшумно затворялась. Глухо тикали в углу напольные часы – резная квадрифолическая башня старой берёзы, чуть подрагивали стрелки, качался маятник, взблёскивая в лунном свете и тут же вновь пропадая в тени. В приотворённую форточку тянуло сырым холодным воздухом, доносилось шуршание – билась в оголённых осенью ветках сирени летучая мышь – запуталась, бедолага.

Власу не спалось.

Он неподвижно лежал на спине, унырнув под одеяло по самый подбородок и почти не мигая, разглядывал потолок, где по ровному слою белил метались корявые тени веток.

А в самом деле, почему он прямо сразу, с порога, захотел пристать к этим карбонариям? Ведь он же про них не знает почти ничего.

Хотя почему же – ничего?

Они дворяне, в большинстве – офицеры, и они – против рабства и тирании.

Аникей – с ними, Дмитрий Иринархович – с ними. Они – молоды!

Мало этого, что ли?

Но как они собираются побеждать? Они хотят республики или чего-то ещё? Что будет с государем?

Неужели прав Грегори?

Так ничего и не решив, Влас глубоко и прерывисто вздохнул.

Надо говорить с Аникеем ещё.

2

– En garde! – звонко пропел под сводами гимнастического зала голос фехтмейстера, и два ряда кадет, упруго полуприседая, разошлись и стали друг к другу лицом, поблёскивая нагими клинками.

Мсье Франсуа ле Гош прошёлся по открывшемуся в середине зала пустому пространству, придирчиво поглядывая то вправо, то влево, словно сравнивая, кто как держит оружие. Старый потёртый мушкетёрский мундир (чёрное сукно и белые ремни, белые панталоны, чёрная шляпа с бурбонскими орлами) делал его похожим на отставного служаку – впрочем, таковым он и был, конечно.

Когда парижане разломали Бастилию, Франсуа ле Гошу было около двадцати лет. Точного своего возраста он не знал, да ему это было и незачем – есть запись в церковной книге, сделанная красивым почерком кюре, и ладно. Знать счёт лет – дело благородных, а он всего лишь егерь у маркизов де Лешелль. И пределом мечтаний Франсуа была женитьба на покладистой деревенской девушке, да место главного ловчего во владениях маркиза. А парижские дела его не касались вовсе.

Так он считал.

Но вышло совсем не так.

Жениться Франсуа не успел – невесту унесла оспа, беспощадный бич Европы. И тогда Франсуа напросился сопровождать господского сына на его службе.