Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Грегори в ответ только молча кивнул – вообще-то возмущаться было нечем – все они знали о том, что сегодня за день. И о том, что сегодня должно случиться.

Гардемарины и кадеты небольшими группками и толпами выбегали на плац и застывали в чётких квадратах строя.

В который уже раз за год? Во второй? В третий?

Грегори не помнил.

Флаги трепетали на ветру, налетающем с Невы и залива. В том числе и двойник того флага, который Грегори с друзьями нашли на чердаке – адмирал Рожнов учёл ошибки своего предшественника и указал, чтобы отныне флаг каждый день поднимали над плацом.

Офицеры и преподаватели уже ждали на плацу, частой цепочкой замерев около двери в церковь. Никто не прохаживался с места на место, никто не переминался с ноги на ногу, никто не стоял, отставив ногу или заложив руки за спину.

Усатые лица. Чёрные бикорны. Белые панталоны. Синие мундиры.

Топот смолк – теперь во внутренних помещениях не осталось никого, все воспитанники – на плацу. И почти тут же грянул оркестр – сбоку от церковной двери теснилась начищенная до зеркального блеска, до боли в глазах, медь:

Боже, Царя храни!

Славному долги дни

Дай на земли!

Гордых смирителю,

Слабых хранителю,

Всех утешителю —

Всё ниспошли!

Краем глаза Грегори видел, как дёрнулось и тут же окаменело лицо Глеба, как замер смятении Влас. И сам он выпрямился, глуша в глубине души досаду и нежданную обиду.

Почему так получается?!

Перводержавную

Русь православную

Боже, храни!

Царство ей стройное,

В силе спокойное!

Всё ж недостойное

Прочь отжени!

Впрочем, сейчас не время и не место думать о таком.

О, Провидение!

Благословение

Нам ниспошли!

К благу стремление,

В счастье смирение,

В скорби терпение

Дай на земли!

Музыка стихла и стало слышно, как ветер шуршит листвой пирамидальных тополей на набережной.

Из строя офицеров шагнул адмирал Рожнов – неровный румянец сегодня горел на щеках директора корпуса сильнее обычного.

– Господа кадеты! – вялый и спокойный обычно голос адмирала раскатился по плацу так, что его слышно было даже в самых дальних уголках. «Должно быть, даже и в лодочном сарае», – пришла Грегори неожиданная глупая мысль, и он с трудом задавил неуместную усмешку. – Господа кадеты, честь имею объявить вам, что с сегодняшнего дня производятся в гардемарины следующие лица!

Краем глаза Грегори заметил в строю гардемарин Корфа и Бухвостова. Москвич, потомок первого петровского солдата, был произведён в гардемарины ещё в прошлом году. Точно так же они стояли в строю на плацу, только погода была хуже – надоедливо и нудно моросил дождик, совсем по-осеннему. Сегодня не так – сегодня солнце припекает голову под фуражками и киверами.

Старшие друзья смотрели серьёзно, без усмешки.

Да и нечему тут усмехаться, это Глебу вольно губы кривить…

– Георгий Данилевский-первый! – грянуло над плацом.

Рыжие москвичи вдруг оба залились краской, потом Егор беспомощно оглянулся и шагнул из строя. Отчеканил пять шагов и замер перед директором навытяжку.

По петровскому уставу флота полагалось начальство есть глазами. Данилевский директора глазами не просто ел, он его прямо-таки пожирал.

– Георгий Данилевский-первый, сим присуждаю вам чин гардемарина!

Кортик, слегка выдвинутый из ножен, лёг в готовно подставленные ладони рыжего москвича, и Георгий припал к полуобнажённому клинку губами. Повернулся кругом, щёлкнул каблуками и всё так же чётко отбивая шаг, вернулся в строй.

– Георгий Данилевский-второй!

Дверь в кабинет директора отливала старым мёдом в тех местах, куда падало из высокого окна солнце. И рядом, там, куда солнце не падало, она казалась почти чёрной.

Грегори на несколько мгновений задержался разглядывая причуду освещения («ох, не лукавьте, кадет Шепелёв, вы просто боитесь!»), потом вздохнул и решительно протянув руку, постучал в дверь костяшками пальцев. Прямо по медовоцветному световому пятну.

– Прошу! – приглушённо раздалось из-за двери.

Прошу так прошу.