Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Что вам угодно сударь? – стараясь говорить как можно более светски (так, во всяком случае, ему казалось), спросил Влас. – С кем имею честь?

Несколько мгновений капитан смотрел на кадета, словно прикидывая, стоит ли отвечать мальчишке и рассматривал двух его друзей на крыльце, потом, видимо, поняв, что говорить всё-таки придётся, сказал, насмешливо щурясь (всё-таки видимо, задело его выражение лица литвина):

– Капитан жандармерии Жуковский, – он прикоснулся перчаткой к козырьку фуражки. – Мне угодно видеть господина Смолятина.

– Я – господин Смолятин, – недоумевающе сказал Влас, и мальчишки за его спиной, не сговариваясь сделали шаг вперёд и стали ближе к другу. – Кадет Морского корпуса Смолятин к вашим услугам.

– Кадет, – по губам капитана проскользнула едва заметная улыбка. – А кто-нибудь постарше есть?

– Есть, – раздалось за спиной. – Мичман Беломорской флотилии Смолятин! – отрекомендовался, спускаясь с крыльца, Логгин Никодимович.

– Капитан жандармерии Жуковский, – повторил жандарм, вновь касаясь фуражки.

– Вам должно быть, нужен Аникей, – усмехнулся невесело Логгин Никодимович, и Влас мгновенно преисполнился к жандармскому капитану лютейшей неприязни. Это теперь отцу придётся объяснять, что его сын арестован… кому оно понравится? – Мичман Балтийского флота, мой старший сын и брат вот этого кадета. Но Аникея сейчас…. нет дома. Не могу ли быть вам полезен я? Или мой сын с друзьями?

«А отец держится молодцом! – отметил про себя Влас. Вон только голос чуть дрогнул».

– А пожалуй, – кивнул в ответ капитан, не забыв предварительно смерить взглядом мальчишек. На мгновение Власу почудилось, что жандарм вот-вот покажет имя язык – до того озорным стало лицо Жуковского. – У меня поручение – передать вот эту записку мичману… Аникею Смолятину.

В руках у капитана появился конверт серой бумаги, сразу бросилась в глаза аккуратно выписанная фамилия – «Смолятин».

Смолятин-старший покрутил в пальцах конверт, кивнул каким-то своим мыслям, потом поднял глаза на капитана:

– Господин капитан… я, должно быть, должен вас каким-то образом отблагодарить… – он запнулся, видя, как капитан качает головой.

– Благодарю, господин мичман, всё уже уговорено, вы мне ничего не должны.

– Позволено ли мне будет узнать, от кого это письмо?

Несколько мгновений они смотрели друг на друга, буквально мерили друг друга взглядами, и Влас про себя восхитился отцовской выдержкой – он же избегает упоминаний о том, что Аникей арестован, намекает, что письмо читать не станет до появления сына!

Наконец, капитан негромко сказал, оглянувшись на улицу, так, словно опасался, что его услышат.

– Письмо от господина лейтенанта Завалишина… вы, должно быть, знаете, что он сейчас под арестом…

От Дмитрия Иринарховича письмо! – мгновенно понял Влас и внутренне возликовал. Впрочем, ликование тут же сменилось досадой. – Так что же это, Завалишин разве не знает, что Аникей тоже арестован?!

Хотя… возможно, это Завалишин нарочно – это какой-то сигнал. Знак.

Для них знак.

– Им, собственно, строжайше запрещено общаться с волей помимо высочайшей следственной комиссии, – значительно сказал капитан, глядя так, что любому сразу стало бы понятно, что он – фигура значимая. – Это исключительно наша, стражи, добрая воля…

– Мы чрезвычайно вам благодарны, господин капитан, – склонил голову отец, и Влас опять восхитился – это когда же это отец, вчерашний нижний чин, успел выучиться такому политесу?! А ведь раньше, хоть дома, хоть в разговорах на службе, за ним ничего такого не замечалось!

Власа опять царапнуло осознание того, что отец на службе старательно прикидывается простачком, уничижается. Это было неприятно, и в какой-то мере даже противно.

Зато вот сейчас, когда от его уничижения ничего по службе не зависело, отец держит себя, словно великосветский лев.

Великолепно.

– Вас… – отец на мгновение запнулся, подбирая правильное слово, – вас уполномочили дождаться какого-то ответа?

– Нет, – капитан уже стоял вполоборота к калитке. – Меня на такое не уполномочили, но… – он помедлил несколько мгновений, словно колебался, стоит ли открывать какую-то тайну, но решив, видимо, что «сгорел сарай, гори и хата!», всё же сказал. – Если вы всё-таки захотите что-то передать… я от всей души надеюсь, что это «что-то» не будет носить запретный или политический характер («О, что вы! нет, нет! никогда!»)... то вы можете встретиться с господином Завалишиным в кондитерской Лоредо на углу Невского проспекта и Адмиралтейской площади…

– К-как? – не понял Смолятин-старший. – Но ведь… господин Завалишин…

Он не договорил – на лице капитана вдруг отразилось такая мучительная тоска, что не только мичман Смолятин – даже кадеты поняли всё. «Коготок вязнет – всей птичке пропасть». Капитан Жуковский однажды оказал арестованным услугу вроде той, что сегодня – неважно, из жадности ли или из жалости. А потом – не откажешься, дальше – больше. И теперь, похоже, не только караульные солдаты таскают арестованным обеды, а и старший надзиратель водит их обедать к Лоредо.

Какая прелесть.