Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Разумеется, они там обедают всегда в отдельном кабинете, – справясь с собой, подтвердил их догадки капитан. – Но встретиться с ними… крайне нежелательно, хотя и всё-таки возможно…

Последние слова он договаривал с таким усилием, что Власу на мгновение его стало даже жалко.

– Честь имею, господа! – капитан Жуковский хлопнул калиткой.

– Понял ли? – спросил Логгин Никодимович у сына, дождавшись, пока всадник отъедет на такое расстояние, чтобы не слышать разговора отца с сыном. И почти тут же повернулся к литвину и Грегори. – И вы поняли?

– Понял, – подавленно отозвался помор. Друзья подтвердили молчаливыми кивками.

– Вот так оно и бывает, когда службой пренебрегают.

7. 19 марта 1826 г.

Коляски мчалась по Большому Адмиралтейскому проспекту, ветер трепал гривы коней и развевал флаги над колясками – над первой – чёрно-жёлто белый, и орёл топорщил в крыже чёрные перья, над второй – бело-сине-красный. Из колясок слышались крики:

– Виват, Россия!

– Виват, гвардия!

– Виват, армия!

Город праздновал годовщину взятия Парижа.

Глеб проводил коляски взглядом (они свернули на Невский и исчезли) и криво улыбнулся (точно так же он кривился от флагов на присутствиях):

– Тоже мне торжество, – процедил он, сузив глаза.

– Что, лях, не нравится? – засмеялся Грегори – Шепелёв, в отличие от литвина, был весел, и то и дело морщил нос, словно собираясь чихнуть. – Вороти нос, не вороти, а придётся тебе потерпеть. А не нравится – надо было в корпусе оставаться.

Глеб только сжал зубы. Возразить было нечего, однако оставлять за Грегори последнее слово не хотелось.

– Карнавал, – процедил он.

– Карнавал, говоришь? – весело фыркнул Грегори, глянул вприщур. – А когда у вас в Литве во времена Герцогства на семнадцатое апреля флаги Речи Посполитой по улицам таскали – это не карнавал был? Да и сейчас небось вывешивают – и на семнадцатое апреля, и на первое июля. А уж на двенадцатое сентября да на девятое октября[8] – тем более. Знаю, знаю, слыхал – вывешивают! А тут вдруг – карнавал, да?

Глеб отвернулся.

– Это тебе, лях, праздник поперёк горла, – беспощадно резюмировал Шепелёв, щурясь на солнце в разрывах тёмно-синих снеговых туч. – Ишь, лапотные русские ваших любезных французов, да и вас самих тоже, через всю Европу прогнали, как скот худой, да ещё Париж взяли. В голове не укладывается?

Глеб сжал зубы ещё крепче, чувствуя, что ещё немного – и от них посыплется крошка. На челюсти чётко обозначились желваки, острые и бугорчатые, словно сосновые шишки. Возразить было нечего, а смотреть на торжествующего Грегори было противно. Точнее, возразить-то было чего, памятуя ту историю с корпусным знаменем, но возражать уже не хотелось – так и до драки недалеко, как тогда, на чердаке.

– Оставили бы вы… – негромко сказал Влас, не оборачиваясь – он тоже смотрел вслед коляскам, но тут причина была другая – им как раз туда, на угол Невского, и было нужно. – Не до того…

Он обернулся к друзьям, лицо было бледно, на лбу выступили капельки пота.

– Для того ль из корпуса именно сегодня ушли, чтобы сейчас поцапаться из-за счётов двенадцатилетней давности?

Оба, и угрюмый Глеб, и торжествующий Грегори отвели глаза. И то сказать – не для того.

День для самоволки выбрали и вправду непростой.

В корпусе по случаю годовщины взятия русской армией Парижа были объявлены сокращённые классы. «Что впрочем, не означает, господа гардемарины и кадеты, что вам позволено бесконтрольно и бездельно болтаться по улицам!». Спасибо Сильвестру Иеронимовичу, выручил – он с семейством как раз приехал в корпус за Венедиктом, и всех троих друзей выпросил якобы на встречу с отцом Власа.

Дверь в кондитерскую Лоредо под вычурной вывеской была чуть приотворена, и изнутри пробивались весёлые голоса и едва ощутимый табачный дым – по случаю праздника в кондитерской было полно народу.

Мальчишки на мгновение остановились у невысокого каменного крыльца, Влас воровато оглянулся по сторонам – застань их на входе в кондитерскую какой-нибудь офицер или комендантский патруль – неприятностей не оберёшься. По полсотни розог каждому обеспечено, и хоть получить розги в корпусе и считалось по-прежнему бравадой, а получать их всё равно радости мало.

Поблизости никого не было – что было странно, в центре-то столицы! Только вдалеке, на Дворцовой, вокруг колонны толпился празднично одетый народ, мелькали и флаги. Грегори, увидев их, весело покосился в сторону литвина, но смолчал. Спасибо уже и на том.

В кондитерской было шумно и дымно, на столах высились кофейники, бутылки вина и коньяка – не меньше трёх десятков человек, сюртуки и мундиры, кружевные платья с декольте, мантильи и капоты, фуражки, бикорны и капоры.

Чистая публика.

– Попали, – пробормотал Грегори, увидев среди празднующих не менее пяти офицеров. По счастью, их пока что не заметили. – Загремим теперь под фанфары и бас-геликон.

– Что-то я Дмитрия Иринарховича тут не наблюдаю, – сказал Влас задумчиво, оглядывая публику. – Не пришёл ещё, что ль? Время как раз обеденное… – он осёкся, наткнувшись взглядом на знакомое лицо у самой двери в глубине зала.