Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Царь покивал, разглядывая сложенные в открытых шкафах простыни и пододеяльники, потом, что-то видимо, на одном из них углядев, шагнул ближе, чуть головой в шкаф не влез – перо на верхушке бикорна зацепилось за резной наличник на верхней перекладине шкафа. Смотрел долго, даже рукой шевельнул, словно собираясь к чему-то прикоснуться, но передумал. Повернулся от шкафа, остро и непонятно оглядел с головы до ног сначала доктора, потом Ширинского-Шихматова, потом, для завершения – и директора корпуса. Смолчал, только усом дёрнул.

По случайности, Сашка знал, что там в шкафу такое, за что зацепился взгляд императора.

Кровь.

Плохо отстиранная и засохшая кровь на простыни – должно быть, запачкал кто-то из кадет или гардемарин после порки. Известно, из всех кадетских корпусов и юнкерских училищ Петербурга самые суровые и свирепые телесные наказания – именно здесь, в Морском корпусе.

Нагорит директору за это пятно или не нагорит, вот в чём вопрос, – весело подумал Бухвостов, провожая уходящую свиту поклоном. И успел услышать сквозь неплотно притворённую дверь вопрос царя:

– Пётр Михайлович, а дортуары кадетские где? Я бы хотел осмотреть…

И смущённое хмыканье директора – похоже было, что адмирал Рожнов слово «дортуар» впервые слышали с стыдился показать перед царём свою «необразованность». Впрочем, он, Сашка Бухвостов, тоже слышал это слово впервые.

Что за дортуары ещё?

– Вокруг корпуса, ваше императорское величество, – отрубил, наконец, директор, решив, что лучше прослыть дураком, чем «немогузнайкой».

Царь, помолчав пару секунд, весело хмыкнул, а что было дальше, Сашка уже не слышал –свита ушла прочь по коридору.

– Господин МакКензи, – спросил Сашка у доктора, который тщетно пытался скрыть ухмылку. – А что такое «дортуар»?

Доктор, наконец, справился с собой и сказал, изо всех сил стараясь казаться серьёзным:

– Дортуар, гардемарин Бухвостов, это общая спальня в учебном заведении.

И, не сдержавшись, рассмеялся снова.

– И простер Моисей руку свою на море, и гнал Господь море сильным восточным ветром всю ночь и сделал море сушею, и расступились во́ды, – голос отца Симеона Романовского гулко отдавался под сводами танцевального зала – уроки Закона Божьего в корпусе проходили сдвоенными классами, но в корпусе не было ни одной классной комнаты, чтобы вместить всех, потому и проповеди отец Симеон читал в танцевальном зале. Гулкое эхо от слов учителя было для отца Симеона привычным и напоминало ему о высоких потолках корпусной церкви. – И пошли сыны Израилевы среди моря по суше: во́ды же были им стеною по правую и по левую сторону. Погнались Египтяне, и вошли за ними в средину моря все кони фараона, колесницы его и всадники его.

Грегори отложил в сторону карандаш и полюбовался на рисунок на грифельной доске – гафельная двухмачтовая шхуна шла в волнах под раздутыми парусами и любой придирчивый глаз не нашёл бы, за что зацепиться, мало того, любой настоящий моряк сразу сказал бы, что шхуна идёт в бейдевинд[1]. Шепелёв покосился на сидящего рядом Власа – помор смотрел куда-то в пространство отсутствующим взглядом, видно было, что он где-то не здесь – не в танцевальном зале и даже не в корпусе. В Петропавловке где-нибудь, должно быть, подумал Грегори, чуть усмехаясь, и легонько толкнул Власа локтем в бок.

– Новости есть какие-нибудь? – едва слышно спросил он, когда Смолятин обернулся. –Про Аникея?

– Да какие новости, – так же, одними губами, косясь вполглаза на отца Симеона, ответил помор и чуть сморщил нос от раздражения. – Отец вчера в каком-то присутствии целый день провёл, а толку в том – чуть да ещё чуть-чуть. «Ничего нельзя сделать», – передразнил он со злостью кого-то высокопоставленного.

– И в утреннюю стражу воззрел Господь на стан Египтян из столпа огненного… кадет Смолятин, извольте не отвлекаться!.. и облачного и привел в замешательство стан Египтян; – продолжал вещать отец Симон, то и дело погладывая по сторонам в поисках воспитанников, которые могу отвлечься. – И отнял колеса у колесниц их, так что они влекли их с трудом. И сказали Египтяне: побежим от Израильтян, потому что Господь поборает за них против Египтян.

Грегори покосился в другую сторону, на Невзоровича – литвин, положив на колени грифельную доску, тоже что-то старательно рисовал. «Этот не корабль рисует», – насмешливо подумал Шепелёв, разглядев под рукой Глеба краешек рисунка – длинные локоны, девичий профиль в капоре.

– И сказал Господь Моисею: простри руку твою на море, и да обратятся воды на Египтян, на колесницы их и на всадников их. И простер Моисей руку свою на море, и к утру вода возвратилась в свое место; а Египтяне бежали навстречу.