Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Подтверждаю, – младший брат уже овладел собой, выпрямился и не жался к двери, видя, что Дмитрий вовсе не стремится вцепиться ему в горло. – Я неоднократно слышал от брата и его товарищей разговоры, направленные против власти и видел у него тайные документы. Представленные мной и подобные им.

Ай да Полюшка, мачехин любимчик!

Ай да братец!

– Я… – начал лейтенант и не узнал собственного голоса. Кашлянул, от души выругал себя за противную слабость – никогда, ни в шторм в Скагерраке или Тихом океане, ни в сибирский мороз, когда за ним гналась по льду Алдана волчья стая, ни под пулями ко́люжей, ему не было так мерзко и страшно. Выпрямился. – Я хотел бы видеть эти документы, ваше высокопревосходительство.

Вышло почти чисто, и даже голос почти не дрожал, и слова не рвались в лихорадочной спешке.

Молодец, лейтенант!

Буквы плясали перед глазами, ладони предательски повлажнели, и Дмитрий не стал прикасаться к бумаге – не хватало ещё запачкать.

– Извольте видеть, господин лейтенант, – голос Чернышова прямо-таки сочился елеем, сочувствием и добротой. – Огромные суммы денег, символические знаки, какая-то никому не известная тайнопись…

Дмитрий рассмеялся, постаравшись, чтобы смех прозвучал не издевательски, но чтобы нотки торжества генерал всё-таки услышал. Вышло вполне естественно. Впрочем, он и смеялся вполне естественно – повеселили-таки.

– Ваше высокопревосходительство, – сказал лейтенант с неподдельным облегчением и даже в чём-то покровительственно. – Это обычный трактирный счёт из Бразилии. А тайнопись – это обычный португальский язык, которого мой несчастный брат и в самом деле не может знать.

– Такие огромные суммы в трактирном счёте? – переспросил генерал обескураженно и недоверчиво. Не сдаётся, браво, Александр Иванович!

– В Бразилии, ваше превосходительство, в ходу не пиастры, как в португальской метрополии, а мараведисы, а это очень мелкая монета, в каждом пиастре их с тысячу. Потому и числа в счёте огромны.

Дмитрий постарался улыбнуться как можно очаровательнее.

На обратном пути лейтенант на пару мгновений приостановился посреди двора. Он заметил странность, ещё когда его вели на допрос, но сейчас обратил внимание особо – в полумраке, который рвал на куски свет фонаря, он споткнулся о камень. Весь двор был ровный, словно его нарочно утаптывали и подрезали лопатами (может, так оно и было), но справа от дорожки почему-то высилась небольшая продолговатая грядка камней. Об них Дмитрий и споткнулся.

Аршин в ширину, три аршина в длину, три вершка в высоту.

Словно могила.

– А это вот, изволите видеть, господин номер двадцать один, могила княжны Таракановой, – мгновенно подтвердил догадку лейтенанта комендант. По-русски он говорил чисто, совершенно безо всякого акцента.

– Как, той самой? – Завалишин невольно вздрогнул от этого напоминания старины, богатой на государственные тайны – словно угроза: «Ей, смотри, человече, можешь и здесь остаться!». По спине ощутимо пробежал мороз.

– Той самой, сударь, той самой, – охотно подтвердил Лилиенакер.

Уже у самого порога Завалишин почувствовал, как что-то больно впилось в ногу, но постарался не показать виду и не захромать. Терпел боль до самой камеры.

В камере обнаружился ещё один караульный – фельдфебель инвалидной роты. Он возился с постелью, расправляя тюфяк, словно искал в нём что-нибудь запрещённое. Дмитрий остановился у стола – чего мешать человеку? – а конвойный солдат скрылся за дверью. В этот миг – всего одно неуловимое движение! – Дмитрий вдруг заметил, как фельдфебель что-то сунул под тюфяк, и почти сразу выпрямился и двинулся к двери, словно давая понять, что его миссия окончена.

Под тюфяком обнаружились два письма – два листка серой бумаги, сложенные конвертиками и исписанные свинцовым карандашом.

Любезный Дмитрий Иринархович, вы вполне можете положиться на этого человека, он регулярно носит из крепости бумаги в городскую думу. Оплату его услуг мы берём на себя.

Софья Волконская.

Друг Деметрий!

Я твой сосед, номер двадцать два. Номер двадцать три – Фена Лутковский. Прикладываю тюремную азбуку. Свяжись с нами!

Твой друг, мичман Аникей Смолятин.

Ниже убористым почерком следовали несколько колонок букв и цифр.

А в сапоге обнаружился кривой обломок ржавого гвоздя – воткнулся в подошву и расцарапал ступню до крови.

Вот и нашлось , чем по стене стучать. Просто бог помогает, лейтенант Деметрий!

3

Свинцовый карандаш в кожаном пенале – вещь в камере разрешённая (чем же будут писать признательные показания находящиеся под следствием заговорщики?). Разрешены даже бумаги – запрещено только передавать письма на волю и другим заключённым. Впрочем, нет такого запрета, который не мог бы быть нарушен.