Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

– Отец Симеон, – раздался вдруг голос с правого края зала. Все головы кадет разом повернулись в ту сторону. Голос подал, конечно же, Лёве. Он смотрел из-за своего пенсне весело и дерзко, и Грегори даже затаил дыхание – что-то опять отмочит мекленбуржец? На уроках Закона Божьего вопросы любознательного (или наоборот, слишком много знающего и оттого ироничного) фон Заррица давно уже стали привычным развлечением большинства воспитанников. И неизменно вгоняли отца Симеона то в тоску, то в гнев. С которым он, впрочем, успешно справлялся.

Отец Симеон сжал зубы – казалось, он вот-вот зарычит. Но и не ответить нельзя.

– Прошу тебя, чадо, – ответил он со всей возможной кротостью, но в голосе его слышалась обречённость.

– А почему господь не мог сразу внушить фараону кротость, чтобы тот просто взял и отпустил иудеев из Египта? – Лёве смотрел с искренним непониманием. – Ведь он же мог ожесточить сердце фараона, значит и послушание внушить мог и кротость. Для чего ему нужно было уничтожать сначала первенцев-египтян, а потом и всё войско фараона?

В танцевальном зале наступила тишина – все кадетские глаза теперь обратились на романовского.

Но в этот миг распахнулась дверь и послышался голос:

– А здесь танцевальный зал, ваше императорское величество!

Величество?! – ахнул про себя разом все. И почти тут же весь зал в едином порыве дружно вскочил на ноги – на пороге показался царь. Обвёл зал придирчивым взглядом, останавливаясь чуть ли не каждой кадетской фигуре (Влас чуть шевельнулся, казалось, он вот-вот бросится к ногам царя, просить за брата – но это только казалось), отдельно задержал взгляд на облачённой в рясу фигуре отца Симеона и чуть заметно усмехнувшись, согласился в полный голос:

– Действительно, танцевальный зал, это и по учителю заметно.

В коридоре раздался смех, дверь затворилась, священник оборотился было к всё ещё ожидавшему ответа Лёве, но сказать ничего не успел –во дворе зарокотал барабан, возвещая перемену.

2

Он вышел из возка в уже знакомом месте – в Петропавловке, никогда не бывшей настоящей крепостью, преградой для врага, но навсегда ставшей Крепостью, тюрьмой для государевых ослушников – воля судьбы. Завалишин, выбравшись из возка, покачался с носка на пятку посреди крепостного двора, ощущая под подошвами сапог неровную брусчатку. Встретился взглядом с конвойным офицером (странное дело, всё тот же штабс-ротмистр Воропаев, как будто и вправду на весь Петербург есть только один жандармский офицер), вздохнул – не до веселья и бодрости, раз переводят из Главного штаба в крепость. Значит, в его невиновности есть серьёзные сомнения.

Следом за Завалишиным из возка выбрался Шаховской, князинька, повёл плечами, разминаясь, словно только что приехал в возке из Нижнего Новгорода, и всё тело у него затекло. Хотя на деле они и проехали-то всего ничего, от Главного штаба дали круг – по Конногвардейскому бульвару, по Сенатской, на Стрелку, Кронверкский – и вот она, крепость.

Алексеевский равелин.

– Прошу, господа! – Воропаев радушно повёл рукой в сторону тяжёлой дубовой двери, окованной железными полосами. Совсем как в тот раз. «Небось и в каземат-то поведут в тот же самый», – насмешливо подумалось Завалишину.

В каземат повели в другой. Гораздо меньше и теснее, тут явно не снимали допросов. Скучающий жандармский поручик (чуть помятый мундир, тоскливый взгляд) поставил подпись на протянутом ему бумажном листе (лениво двигается в руке перо, скрипит по бумаге, оставляя рваный неровный след), козырнул Воропаеву:

– Не смею задерживать, господин штабс-ротмистр, – и тут же позвонил в небольшой колокольчик.

Воропаев исчез, как и не было его, а взамен на пороге каземата возникли двое солдат – усатые хмурые лица, придирчивый взгляд из-под нахмуренных бровей, примкнутый к мушкету штык.

– Господин Шаховской! – в голосе поручика возник холод, словно железа прибавилось.

– Есть князь Шаховской, – в тон ему ответил Фёдор Петрович – видно было, что он борется с соблазном прислониться плечом к косяку или стене, до того князя злил этот ленивый поручик.

– Семнадцатый номер, – изо всех сил стараясь не замечать дерзкого поведения Шаховского, сказал поручик. Не князю сказал, а солдатам. Князю же, как впрочем, и лейтенанту, поручик не потрудился даже представиться. Да и пёс с ним, – подумал Завалишин с холодным бешенством.

– Ну прощай, о Деметрий, – князь попробовал улыбнуться.

– Увидимся, твоё сиятельство, – ободряюще ответил лейтенант.

Шаховского вывели, потом один из солдат вернулся.

– Господин Завалишин?!

– Точно так, – отозвался лейтенант, удачно копируя тон Шаховского, и у поручика чуть дрогнули тонкие, едва заметные усики – от князя он подобный тон готов был терпеть, а вот малолетнего (сам он выглядел лет на десять старше Дмитрия) лейтенанта, своей ровни в чине – нет.

– Потрудитесь сменить тон, лейтенант, – процедил поручик, меряя Завалишина взглядом. Обострять, впрочем, не стал, бросил солдату. – Двадцать первый номер.