Не-доросли. Книга 4. Бубновые тузы

Двадцать первый номер оказался четырёхугольным казематом, полторы сажени на две. Стол, кровать, стул. Дмитрия втолкнули в каземат, с лязгом задвинулся за спиной засов.

Ну здравствуй, новый дом. Надолго ли?

За стеной кто-то постукивал чем-то металлическим. Стук странно периодичный, то сдвоенный удар, то строенный, то одиночный. Словно кто-то что-то пытался сказать.

Интересно, кто там, за стеной, в соседнем каземате?

Кто б знал ещё ту тюремную азбуку!

Дмитрий повёл глазами по каземату – он тускло освещался светом из окна, густо замазанного известью и затянутого решёткой снаружи (лейтенант уже знал, что если встать ногой на угол кровати и приподняться, то в уголке окна, в небольшом неаккуратно закрашенном просвете можно увидеть в вышине шпиц Петропавловского собора, и больше ничего) и небольшой лампадки в углу, куда караульный солдат по вечерам подливал масла. Чем бы тоже постучать в стену? Как назло, чисто, как в горнице отцовского терема.

Вечерело, и в камере становилось темнее.

В коридоре послышались шаги – вялые шаркающие и бодрые твёрдые. Мелькнула створка на дверном окошке, затянутом стеклом, мелькнуло за окошком лицо – кто-то вглядывался во внутренности двадцать первого номера. Лязгнул засов, дверь отворилась, свет от фонаря в руке караульного солдата озарил камеру.

Шаркая ногами, через порог шагнул комендант равелина, полковник Лилиенакер. Дмитрий подслушал вчера негромкий разговор караульных и знал, что полковник – швед, и что ему уже около девяноста лет.

– На допрос вас требуют, номер двадцать один, – проскрипел полковник (он очень удачно порой притворялся старой развалиной, но был ещё вполне себе бодрым стариканом) и протянул Завалишину чёрный миткалевый капор. – Извольте надеть. Уставом гарнизонной службы арестантам запрещается смотреть по сторонам во время конвоирования.

Капор, впрочем, был настолько редкого миткаля, что сквозь него отлично всё было видно даже в сумерки – видно, воровство в России неискоренимо.

Коридор – низкий каменный потолок, кирпичные стены с потёками сырости и длинными языками копоти, трепещущий свет факелов.

Внутренний треугольный двор равелина – шагов двадцать, не больше, мощённая брусчаткой дорожка к воротам, за воротами – невысокий горбатый мостик, а на мостике за воротами стояли двое солдат.

Ждали.

А вот допросный каземат был как раз тот самый. И даже секретарь Авросимов (Иван… Евдокимович, кажется!) был тот же самый, всё с тем же обгрызенным гусиным пером в руке (хотя перо-то конечно, было другое, просто у этого Авросимова привычка перо кусать!). И генерал Чернышов в том же самом кресле, и взгляд его – чуть ли не по-змеиному холодный, что придавало генералу какой-то особый шарм. Можно понять Полину Боргезе, что потеряла от него голову.

– Господин Завалишин, – размеренно произнёс генерал, разглядывая лейтенанта. – Вы по-прежнему утверждаете, что вы невиновны, несмотря на показания ваших товарищей, господ Дивова и Рылеева. Впрочем, надо отдать вам должное, в ваших словах немало правоты…

Да неужели?!

На душе Завалишина на мгновение словно петухи запели. И почти тут же вспомнилось, как от скуки чесали языки арестованные в комнатах фон Толя – будто бы новый государь в расследовании дел мятежников сначала покажет строгость и суровость, а потом, чтобы удивить и порадовать Европу, объявит амнистию и сам введёт конституцию.

Надейся, как же.

У Дмитрия уже тогда от таких разговоров сводило скулы в злой улыбке. Злился он даже не на Николая Павловича – а на болтунов. Ребячество какое-то. Ой, государь, мы хотели тебя свергнуть, убить хотели, но ты же добрый, ты ради европ обязан нас простить и сделать как мы хотим.

И сейчас губы лейтенанта чуть заметно скривились.

Жди.

И почти сразу же вслед за этим до него донеслись слова Чернышова:

– Между тем, у нас есть новый свидетель с показаниями против вас.

Кто?

Кто?!

Вася Шпейер?! Аникей Смолятин?! Антон Арбузов?!

Реальность превзошла ожидания многократно.

Тощая фигура сжалась на мгновение у двери, юнкерская шинель нараспашку, всклокоченные волосы, стремительный боязливый взгляд.

Ипполит?!

Дмитрий ощутил, как у него внезапно ослабли колени, и во рту появился гадостный привкус меди и свинца – стало вдруг гадко и мерзко.

Ипполита-то за что?!

Про младшего брата Дмитрий точно знал, что тот не замешан ни в какой заговор. И тут же вспомнил внимательный взгляд брата в кондитерской Вольфа и Беранже. Как раз тогда, когда он передавал Аникею Книгу.

Книга!

Опять Книга!

На душе вдруг стало холодно.

– Вот-с, Дмитрий Иринархович, ваш младший брат добровольно показывает, что вы состояли в тайном обществе, и даже приводит писанные вашей рукой документы с расчётными суммами, переданными вам иностранными державами…

Добровольно?!

Дмитрий сглотнул, а на душе стало ещё гаже. Мерзостный привкус во рту никуда не делся.

– Подтверждаете, господин юнкер? – жуткий взгляд Чернышова вцепился в Ипполита.