Не достигнуть координаты Х

Наши взгляды обращаются к окнам, открывающим вид на гостиную. Посреди неё мы находим лицо нашей общей подруги, о которой мы говорили только что. Джин Бэттерс, сменив повседневную мрачность своего одеяния на якобы «праздничную» – в смысле, надела яркие клетчатые брюки, – сидела во главе «порочного круга» и заинтересованно слушала что-то, о чём говорила ей Розмари Гейз. Тонкие губы Джин растягивались в улыбке. В их немом для меня диалоге нет места ссорам и конфликтам. Их приятельский тон зрительного контакта контрастирует с тем, что было несколько месяцев назад, на той тусовке.

Мне становится не по себе.

Я отворачиваюсь спиной к окну.

– Все пришли? – спрашиваю я, заканчивая сигарету.

Виктор берёт самодельную пепельницу и тушит там свой окурок.

– Кто-то ещё подвалит, – говорит он.

Шум доносится с каждого уголка квартиры прямиком сюда.

В ответ мы молчим.

Это кажется парадоксальным.

– Так ты планировал своё восемнадцатилетие, будучи в России? – усмехаюсь я.

Виктор копается в горстке бычков.

– Нет, – произносит он.

Нашу молчаливую паузу не заполняет даже сигарета.

– Мне звонил Kirill вчера, – говорит Виктор.

Я смотрю на своего друга в ожидании истории.

Он продолжает:

– Он сказал, что у них уже наступило восемнадцатое июня и мне уже могло исполниться восемнадцать, – Полански прыскает. – Но я застрял в прошлом.

Парень отрывает взгляд от окурков и переводит его к потолку.

– Конечно, это была шутка про часовые пояса, – объясняет он. – Kirill позвонил мне сегодня утром. Но я подумал над другим значением этой фразы.

Виктор хмурится.

– Я вспомнил, как люблю говорить по-русски, – продолжает мой друг. – Я вспомнил, как люблю людей, говорящих на русском языке. Потом я вспомнил, как люблю литературу на русском языке. Я просто думал о том, как люблю Россию, как люблю запах своей Родины. Я люблю панельные дома, хрущевские пятиэтажки, лужи на дорогах, слякоть по весне и снег по колено. Я люблю бабушек во дворах, переполненные маршрутки в восемь утра и сон в очередях к врачу. Я люблю свою школу первого сентября, я люблю свою школу в последний день учёбы, я люблю своего классного руководителя в девятом классе. Я люблю свою Родину. Я люблю быть дома.

Я вновь вижу этот взгляд, полный непреодолимой тоски.

В нетерпении сердца мой друг вновь закуривает.

– И я прекрасно понимаю, от чего мы бежали, – говорит он. – Мы бежали от бесперспективности, коррупции, дерьмовой экономики и плохой жизни. Потому что моя мама не могла найти себе работу по профессии. Потому что мой отец будет работать за гроши в клинике, где он ничем не может помочь. Потому что мы будем платить по три тысячи долларов за моё обучение, а я буду слушать лекции про дачи и картошку. Потому что соседку на этаже ниже бьёт пьяный муж, а мы ничего не можем с этим сделать. Потому что моего лучшего друга заберут в армию и разобьют ему голову о табуретку. Потому что люди в России не живут, а выживают. Вот от чего мы бежали. От выживания.

Взгляд, полной грусти, обращается к темнеющей улице за окном.

Сумрак обволакивает и наш диалог.

Сигарета отстраняет нас от шумной толпы.

Мы не наедине. Мы одни.

– Но я не люблю Америку, – оживляется Виктор. – Не люблю её настолько, сколько люблю Россию. Здесь хорошие люди, здесь хорошая жизнь, здесь всё хорошо. Но это не мой дом.

Полански медленно курит сигарету и измученно исследует даль.

– Безусловно, мои друзья делают это место домом, – он поворачивает ко мне голову. – Я люблю тебя, Коул. Ты стал моим первым настоящим другом здесь, в чужой стране, и я благодарен тебе за всё. Но не пойми меня неправильно, не принимай эту вину на себя, ведь ты абсолютно ни в чём не виновен. Это лишь мои чувства.

Виктор снова устремляет глаза к окну.

– И мои чувства говорят мне вот что, – вздыхает мой друг. – Я бы всё отдал, лишь бы вернуться в Россию.

Парень тушит сигарету в банке и ставит её на подоконник.

– Я знаю, что в России жить плохо, – говорит он. – Но ещё хуже – когда ты не дома.

Я смотрю на Виктора Полански.

Почему-то в тот момент я начал думать о том, что мы все взрослеем по-разному. Под каждого подростка можно подобрать определенную философскую концепцию: например, у большинства моих знакомых, да и у меня самого созревание проходит по философии Хаскиса, у Джин – по концепции взросления её старшего брата. Виктор не подходил ни под одну из них. Я был полностью уверен, что взрослым Виктор Полански станет не тогда, когда снимет квартиру и будет самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. Это всё чушь. Взрослый Виктор Полански уйдет от отчего дома, и этот дом – его настоящая Родина.

И сейчас я видел смертельную тоску в его бездонных голубых глазах.

Он ушёл от своей Родины физически, но оставался там сердцем.

Возможно, Виктор Полански тоже никогда не станет взрослым.

– Поехали в Россию, – внезапно говорю я.

Мой друг поворачивает ко мне голову и улыбается.

– Когда? – спрашивает он.

– Да хоть завтра, – выпаливаю я. – Школа закончится на этой неделе.

– Ты ведь даже не пьян, – с усмешкой замечает Виктор.