Не горюй о сердце — я скую другое (СИ)

— Поговаривают, царя убили, — понизив голос, сказал Ворон. — Народ волнуется, моя королевна, не держите на них зла. Он мог бы успокоить их, но, видно, чародейство Китеж-града не дает пробиться его силе. Я едва пролетел через границу, она мощна — не только озерная вода, но и небо над ней пропиталось силой. Раньше было легче, я проскальзывал в одну маленькую брешь ненадолго, а теперь ее почти не видно…

По его голосу было ясно: Ворон боялся, что не сможет вернуться. И озирался с любопытством, оглядывал полупустые скромные покои, Марью с Любавой, уставших, но радостных из-за разговора с кем-то снаружи.

Марья не могла дать ему и прочим, главным в Лихолесье, жрецам и купцам, хоть какой-нибудь знак, что Кощей жив, доказательство… Она показала Ворону гребень, объяснила хитрую выдумку мужа, но понимала, что этого мало. Однако посыльный порадовался, поверил ей, благоговейно глядя на острые зубцы.

— Почему ты еще верен Кощею? — спросила Марья. — Моя служанка обязана моему мужу жизнью, Вольга ему брат, но что насчет тебя? Откуда мне знать, что ты не задумал ничего дурного?

— Даже если он погибнет, — дрогнул голосом Ворон, — я вижу, что вы живы, моя королевна, — слегка заискивающе завершил он. — Царь завещал вам Лихолесье, и, пока вы живы, я стану служить, я буду верить, что есть надежда.

Она задумчиво кивнула. Понимала ли Марья раньше, какая ответственность на ее плечах? Она с радостью кидалась в битву, потому что это было ей по душе, в ее природе — вести кого-то за собой. Но отвечать за все Лихолесье, за каждую его часть?..

— Вы спрашивали про Василия Черниговского, — сказал Ворон. Он был глазами и ушами Кощея долгие годы, присматривая за делами князей, объединяющихся вокруг Лихолесья, потому знал их лица и истории. — Это любопытная нить, моя королевна. Его родителей убили в усобице…

— Разве это странное дело? Родители моего отца погибли так же, — перебила Марья.

— Их сожгли, моя королевна. Так чаще всего обходятся с нечистью, им кажется, что это очистит землю от нашей тьмы. Это не случайно. Не везде нечисть притесняли и уничтожали, некоторые были добры к нам, — с благодарностью вспомнил Ворон. — Там, где кто-то, подобный нам, выбирался наверх. Родители князя Василия помогали нечисти, я знал его отца.

— Значит, он… нечисть? Колдун? — нетерпеливо спросила Марья. — Или… оборотень?

— Мне это неизвестно, — покачал головой Ворон. — Я думаю, его пожалели убийцы родителей; никто не ожидал, что он выберется из темницы. Для чего Василия освободил Китеж, я сказать, увы, не могу.

— Чтобы пройти в стан нечисти и убить нас, — прошептала Марья, охваченная догадкой. — Смородина пропустила бы его из-за природы, несмотря на то, что мысли у него недобрые.

Да, Василий не провел бы целую орду, чтобы они перебили все их, как тут говорили, черное гнездо, но он мог бы стать незаметным убийцей, пробравшимся в дом Кощея. Однако позже они нашли источник под Китежем, истинную силу, проломившую заграду над Смородиной-рекой, и князю Черниговскому не понадобилось рисковать собой.

Кощей говорил, к ним и прежде подсылали нечисть, запуганную, измученную, но утихомирить таких убийц было легко. К чему служить Китежу, если можно спрятаться за границей, где тебя не достанут палачи? Но Василий, выкормыш князя, не отступил бы, как те несчастные…

— Быть может, они не знают, кто такой Василий? — встряла Любава, до этого молчавшая, позволявшая говорить Марье. Она несмело поглядела на нее, ожидая дозволения, и после кивка Марьи зачастила: — Княжич так яростно говорит о нас, проповедует! Мне кажется, это ему не приписывают. Вы сами видели… Но разве он смог бы так чернить нечисть, если бы знал, что его ближайший друг сам из нашего племени?

Княжич Иван сам блуждал в темноте, и это открытие заставило Марью почувствовать какое-то странное удовлетворение. Движениями его определенно управляли священники во главе с духовником и, возможно, старый князь. Уж он должен знать о Василии, о волчонке, которого спас, забрал вместе с изрядными черниговскими землями… Но князь болен, скоро отойдет к праотцам. А ежели нет?..

— Нам нужно поговорить с Василием, — решила Марья.

Ворон остался еще немного, рассказывая ей новости: народ боялся и даже бунтовал, но с помощью старого жреца, деда Врановича, удавалось их увещевать и сдерживать. Татарам не доверял никто, видно, потому что они молились своим множественным богам, и это порождало в слугах Чернобога некое подозрение. Марья тоже на них не полагалась бы. Твердо держалась дружина с ягинишнами: они воевали, сдерживали китежские войска, и ни на что более не оставалось ни сил, ни времени.

— Я могу отвлечь Василия завтра на утрене. Молиться будут, Успение их Богородицы, Матери, — вспомнила Любава. — Народу соберется перед храмом… Видимо-невидимо! Он уж наверняка не зайдет, никогда не заходит, я проследила! — оживленно выговорила она, блестя дикими глазами. Марья не просила ее об этом, опасаясь, как бы умелый воин не заметил, но она сама отважно преследовала его. — Отвлеку его, скажу, что княжич Иван его видеть желает.