Не говори, что лес пустой...

До места отряд добрался уже в сумерках. Гуреевич увел свою группу на противоположную сторону. Время потянулось томительно медленно. Над головой шумела листва, сквозь листву проглядывали мелкие тусклые звезды.

Давлят лежал на твердой земле, устланной тонким слоем опавшей листвы, которая излучала необъяснимо грустный запах тлена. Млечный Путь казался покрытым изморозью, Большая Медведица сбоку от него — зыбкой, дрожащей. Давлят подумал, что в Таджикистане звезды крупнее и ярче. В горах до них словно бы рукой подать, протяни руку — и достанешь. Давным-давно, когда бежал из дома и ночь застала в горах, он вот так же лежал на гладком, не успевшем остыть обломке скалы и так же смотрел на звезды, еще не зная их названий, и в горле стоял такой же ком, и под ресницами выступали такие же слезы. Горе тогда было безысходным, как, впрочем, и теперь, но тогда… тогда он уходил в жизнь, а теперь, сейчас?..

Перед Давлятом проплыли лица Натальи, Султана. Ушли из жизни самые дорогие, самые близкие ему люди, и одно, только одно чувство осталось в груди — жгучее чувство ненависти к врагам, убийцам миллионов, десятков миллионов людей. Пока хоть один из них будет ходить по земле, Давляту не утолить жажды мести, он будет беспощаден, истребляя фашистов, как бешеных собак. К этому теперь сводился весь смысл его жизни.

Давлят повернулся на бок, подвернув полу шинели, оперся на локоть.

— Вы б соснули хоть часок, товарищ старший лейтенант, — сказал верный друг ординарец Петя Семенов.

— Ты сам спи, — глухо проговорил Давлят.

Когда звезды померкли совсем и черное небо стало сереть, партизаны по команде Давлята приготовились залечь вдоль насыпи. Через час-полтора донеслись натуженное пыхтение паровоза и глухой перестук колес. Партизаны мгновенно рассыпались длинной цепью, слились с землей.

Поезд приближался. Паровоз был окутан паром. На первой за ним платформе из-за мешков с песком торчал, как дышло повозки, зенитный пулемет. Потом поплыли теплушки, часть наглухо закрыты, другие полуоткрыты или распахнуты с обеих сторон, и в проемах виднеются рыла ручных и станковых пулеметов. В зыбкой синеве зарождающегося дня фигуры пулеметчиков мало чем отличались от мешков или чурбаков.

«Значит, будем действовать по второму варианту», — подумал Давлят, и в ту же минуту этот вариант, как было обговорено заранее, начал осуществляться. Поезд с грохотом задергался и остановился. Из распахнутых дверей высунулись фашисты в пилотках и касках, стараясь понять, что произошло, стали тревожно перекликаться. В небо взметнулась зеленая ракета, грохнул первый дружный партизанский залп. Немцы посыпались из вагонов. Затрещали их пулеметы. В конце эшелона раздался мощный взрыв: это партизаны метнули в последний вагон с охраной связку противотанковых гранат. Теперь уже выпрыгнули почти все солдаты и офицеры, и тогда Давлят выпустил в воздух еще одну зеленую ракету, и партизаны стали, не ослабляя огня, медленно отползать к лесу.

Немцы залегли на насыпи и под вагонами. Они неохотно шли вперед, продвигались тоже ползком или короткими перебежками. В самый разгар боя Давлят выстрелил ракетой, на этот раз желтой, и вагоны вдруг дернулись и поехали. Немцы повскакали, кинулись к ним, засуетились и стали хорошей мишенью для партизанских пуль. Уцелевшие были вынуждены залечь и принялись лихорадочно отстреливаться.

В тот момент, когда проплыл охваченный огнем последний вагон, Давлят вскочил с автоматом над головой.

— За мной, товарищи! Вперед, на врага!

Он побежал с криком «ура» навстречу синему пороховому дыму и ярким вспышкам, и одна вдруг сверкнула, как молния, перед самыми глазами, и Давлят, оглушенный, рухнул на землю.

— Что с вами? — с маху упали рядом с ним Клим и Петя Семенов.

Давлят приподнялся на локтях, руки дрожали. Он с усилием оторвал тело от земли, поднялся на слабеющих ногах.

— Ничего, Клим, ничего… Вперед!.. Знаешь, есть песня: «Смелого пуля боится…» Если знаешь, вперед!.. Петя, в цепь! — Но, сделав несколько шагов, упал. — Вперед, все равно вперед, — сказал он, двинувшись ползком.

Лицо его было в крови, вытекавшей ало-вишневой струйкой из раны возле самого виска.

— Давайте хоть перевяжем, — сказал Петя.

— Потом, друг, потом… Вперед!..

Из-за рельсов хлестал пулемет.

— Гранаты… гранаты есть?

— Нет, — сказал Клим. — Я сейчас сниму его так.

— Подожди… Ты… вы… в сторону, туда бегите, отвлеките. Ну, быстро! — крикнул Давлят, видя, что Клим и Петя Семенов мешкают.

Они побежали, и немец и впрямь перенес огонь на них, а Давлят, собрав всю силу, ярость и гнев, вскочил, как подкинутый пружиной. Меньше минуты понадобилось ему, чтобы оказаться около пулемета, изрешетить автоматной очередью пулеметчика и тут же упасть рядом с ним, грудью на щит, — упасть, как в бездонный колодец, провалиться в глубокий, глухой мрак. Последнее, что сорвалось с его губ и услышал подбежавший Клим, было:

— Пулем… о… о… огонь…

Клим понял, что хотел сказать командир, и, развернув пулемет, открыл из него яростный прицельный огонь.