Не говори, что у нас ничего нет

Во всяком случае, ее сослуживцы все видели то же, что и она, и тоже неделями ходили на демонстрации. Но четвертого июня Лин пошла по больницам одна. Людей она там повидала всяких — клявших солдат на все лады, вопящих, плачущих. Предпринимателей в костюмах, партийных чиновников из райкомов и исполкомов, медсестер, строителей, рабочих. В больнице Фусин, на земле, во дворе и в сарае для велосипедов, лежали трупы. На стене висела пара длинных листов бумаги — список имен опознанных. Лин видела труп молодого человека, на запястье которого до сих пор болтался ремешок от фотоаппарата. Видела женщин своих лет. Тела лежали даже у входа. Подбежала медсестра, умоляя ее сдать кровь — в больнице, сказала она, донорская кровь кончилась, и люди умирали, когда их можно было еще спасти. «На Мусиди. В Сидане…» Люди вокруг Лин двигались слишком быстро — или слишком медленно. Она сдала кровь в комнате, где царила полная суматоха, а затем отправилась дальше — в детскую больницу, больницу при почтамте и затем в Пекинский медицинский центр. Раненых становилось все больше, и наконец их поток стал бесконечным. Она заглядывала во все лица и изучала каждый клочок одежды. Смотрела на ноги и на туфли, на рты, на глаза, на множественные пулевые ранения и растерзанные тела. Те лежали в моргах на соломенных матрасах и грязных белых простынях. Имелась и книга записей. Если имя погибшего было неизвестно, медсестры и врачи записывали пол и примерный возраст покойника, вещи, найденные у него или у нее в карманах, цвет пиджака или крой юбки. Выйдя из Народной больницы, она наткнулась на солдат. Те стреляли в гражданских бесцельно и без разбору, крича, что все прохожие — контрреволюционеры. Хулиганы. Лин, ничего не видя перед собой, поехала на велосипеде домой: она так обезумела от горя, что уже ничего не боялась. Когда она подошла к собственной двери, то взялась за ручку и не в силах была пошевельнуться; из самого сердца по ней расползалось ледяное онемение. Первые несколько дней она вообще почти ничего не чувствовала.

Теперь же, в спальне Ай Мин, она видела перед собой заявление, которое написала, но еще не подписала — в поддержку применения войсками силы против демонстрантов; видела его так ясно, словно держала в руках. В нем она выражала преданность Дэн Сяопину, премьеру Ли Пэну и Коммунистической партии. Она видела больницы. Подумала о Кае, Профессоре, Чжу Ли, Старой Кошке. Она видела десятилетия предательства и любви и целую жизнь, полную верности. Видела ложные поверхности, двумерные лезвия, что могли достать до самого сердца вещей и прорезали все насквозь.

Лунный свет скользил по лицу дочери, придавая ему вид угловатый, гладкий и холодный. Лин встала и вышла в проходную комнату. Проигрыватель Воробушка покрылся слоем пыли, которая ее раздражала, и она машинально взялась за тряпку и принялась тщательно протирать его со всех сторон. Закончив, она открыла крышку. Внутри оказалась пластинка с записью Гленна Гульда с Иегуди Менухиным — баховская Соната № 4 до-минор. Каковы были последние слова, что сказал ей Воробушек? Каков был его последний брошенный на нее взгляд? Их жизни, знала Лин, были связаны воедино. Она опустила иголку, и музыка ожила — уверенный поток рояля, лирическая точность скрипки.

После, сняв пластинку с проигрывателя и сунув ее на место в картонный конверт, Лин обнаружила письма. Все письма из Канады и Гонконга.

На следующий день новый директор радиостанции вызвал Лин к себе в кабинет. Он уведомил Лин, что тело ее мужа было обнаружено утром четвертого июня и что его уже кремировали.

— Тело? — переспросила она.

Потолочный вентилятор крутился так медленно, словно электричество в здании сочилось через воронку.

— Вы должны забрать прах из крематория. Вот у меня тут записан адрес. Если в течение трех дней прах не будет востребован, крематорий будет вынужден его утилизировать.

— Как умер мой муж? — спросила она.

Директор уставился на лежавшие перед ним бумаги.

— От инсульта.

Они посмотрели друг на друга. Лин хотелось закрыть глаза, но рассудок ей не позволил.

— А где именно у него случился инсульт?

Директор подвинул бумаги к ней.

— Дома.

Она уставилась на страницу, на строчку, ожидавшую ее подписи, не в силах отреагировать.

— Вообще-то, раз уж вы здесь, — продолжал директор, — у нас есть еще проблема. Ваша дочь зарегистрировалась на сдачу вступительных экзаменов в следующем месяце. К сожалению, поскольку она сравнительно недавно прописана в Пекине, мы столкнулись с некоторыми сложностями. Проверка политической благонадежности, сами понимаете… конечно же, я сделаю все, что могу, чтобы обеспечить ей место.

Он сложил ладони так, будто в них лежало нечто драгоценное.