Не говорите Альфреду

– Вы увидите, что она – опытная пожилая женщина. Фабрис был единственным смыслом ее существования. Теперь, когда его нет, она живет ради денег и еды, в скупости и жадности. Неимоверно богата, ни семьи, ни наследника. Вот почему важно, чтобы она увидела мальчика.

– С вашей стороны благородно взять на себя все эти хлопоты. Вы должны помнить, что он может не расплатиться сполна. Дети непредсказуемы – в его возрасте старики вызывают скуку, а деньги и вовсе не существуют.

– У него хорошие манеры, и он похож на отца. Я удивлюсь, если он ей не понравится.

Сейчас мы находились на небольшой проселочной дороге, вьющейся между разросшихся живых изгородей. Вокруг буквально искрился обильный урожай ягод; я подумала, что с самого детства не видела таких алых ягод. Вскоре мы подъехали к каменной стене парка, покрытой штукатуркой, – и там, примостившись в одном ее углу, словно птичье гнездо, стояла маленькая круглая крытая соломой беседка.

– Не типично ли французское все это? – сказал Валюбер. – Что делает его таким, хотел бы я знать? Цвет той стены?

– И та развалина на холме, с растущим из нее орешником; и деревья в парке, такие высокие, тонкие и аккуратные.

От ворот парка к дому вела аллея каштанов, их листья лежали на подъездной дорожке, невыметенные. Стадо овец под присмотром пастуха с посохом паслось на темно-зеленой траве. Дом, старая крепость, выстроенная вокруг трех сторон квадрата, был окружен рвом, башенки по его углам были увиты плющом и напоминали четыре огромных таинственных дерева. Валюбер заглушил мотор и произнес:

– Я не доверяю этому подъемному мосту. Отсюда мы пойдем пешком.

Пожилой дворецкий открыл парадную дверь задолго до того, как мы к ней приблизились. Он приветствовал Валюбера, как старый слуга человека, которого знает и любит с детства. Дворецкий проводил нас наверх, в круглую белую гостиную, солнечную и уютную.

– Она спустится ровно через четверть часа, – сказал Валюбер. – Грейс считает, что она не может начать делать макияж, пока не увидит, что мы действительно подъезжаем, из страха, что мы попадем в дорожную аварию, и тогда вся пудра, и румяна, и краска для ресниц пропадут зря. Они с Одино сейчас этим занимаются. Он – ее личная горничная, а также дворецкий, сторож, лесник, водитель, садовник и егерь. Никто никогда не был настолько à tout faire [90]. Тот изысканный ланч, что нам предстоит отведать, был выловлен из реки, отстрелен и выращен Одино, а приготовлен его сыном. Жак занимает ответственную должность в Париже, но обязан приезжать сюда и заниматься стряпней, когда у моей тетушки гости. Должен заметить, это бывает раз в сто лет.

– А в Париже он работает шеф-поваром?

– Ни в коем случае! Жак Одино управляет огромным электрическим концерном – он будет производить всю атомную энергию будущего. Жак весьма влиятелен и очень привлекателен, его можно встретить на многочисленных званых обедах – вон его «мерседес», припаркован около огорода.

– Какая очаровательная комната!

– Да, нет ничего прелестнее, чем château-fort [91], заново отделанный в восемнадцатом веке. Эта панельная обшивка работы Пино. Посмотрите на эти кипы иллюстрированных журналов – им свыше пятидесяти лет. Однажды мы с Грейс ждали, пока она спустится, и начали их рассматривать (я особенно люблю художника Матания… вакханалии… гребцы на галере… поединки на копьях и тому подобное). Из них буквально излился дождь банкнот, причем все уже вышли из употребления. Да, она скряга в истинном смысле этого слова.

Вскоре появилась хозяйка, и я подумала, что она выглядит как лет двадцать семь назад, в Хэмптоне. Ей было за пятьдесят, теперь – за восемьдесят. Она казалась пожилой уже тогда. Вероятно, в молодости она была хорошенькой, с маленьким вздернутым носом и черными глазами, но, еще не достигнув среднего возраста, стала тучной; в ее внешности проглядывало нечто свиноподобное. Было сложно представить, что она могла дать жизнь неотразимому Фабрису. Едва не наступая ей на пятки, вновь явился Одино и громко провозгласил:

– Кушать подано!

Мы завтракали в узкой комнате, с окнами по обеим сторонам, из тарелок севрского фарфора, которые, полагаю, в буквальном смысле стоили столько золота, сколько в них было весу.

– Они принадлежали Бофремонам – ты знаешь их очень хорошо, мой дорогой Шарль-Эдуар. Я никогда не позволяю Жаку Одино мыть их. Он прекрасный повар, но весьма ненадежен в других делах.