(Не)Кулинарная книга. Писательская кухня на Бородинском поле

– Нет, не сумасшедший. То, что он делает, это для него нормально. Вы поймите, что после всего, что он пережил, вести себя по обычному было бы очень, очень странно. Ненормально было бы. Каждой душе есть свой предел. Дальше человеческий разум выдерживать не может. И не должен. И полковник Х. поступает вполне для себя нормально. Поняли?[8]

Моя бабушка знала «Воспоминания» Тэффи наизусть. Я не помню, печатали их тогда, или не печатали. Но точно помню – она их знала наизусть. Бабушка главной героини «Коммуны» шпарит «Воспоминания» Тэффи наизусть. Наверное, печатали. Потому что на первом курсе мединститута я точно шпарила «Воспоминания» Тэффи наизусть.

Моя бабушка выжила в ветрах. Сохранила в себе человека. Осталась нормальной. Никогда никому не желала зла. Никто не слышал от неё в жизни дурного слова. Никогда она не говорила, как и добрые люди в запале: «Убить тебя мало!». Когда по человеку прошлась смерть – он очень, очень ценит жизнь. Ценит и любит жизнь. Любую. Она ценила и любила жизнь, моя Полина Фроловна. Она была проста, как самый обыкновенный бриллиант, и очень любила другую мою бабку, мать моего отца, шофёра Марбумкомбината. Она обожала принимать гостей и прекрасно готовила. Знала – посреди многого прочего, – Тэффи наизусть. И тщательно, по крошкам, рассказывала своей маленькой внучке страшную сказку. У меня была очень умная бабушка, она знала, что я ничего-ничего не пророню, не потеряю, и каждый ингредиент этой сказки навеки останется во мне. В моей памяти, в моей душе. В моём геноме. И рано или поздно я соберу всё воедино…

Но она никогда не готовила макароны по-флотски так, как готовила их Московская Галка!

Московская Галка брала самую обыкновенную мелкую вермишель и уваривала её до состояния осклизлого комка. Затем она открывала банку тушёнки – и перемешивала вермишельную медузу с тушёнкой. Я обожала это блюдо Московской Галки. Я была готова есть его на завтрак, обед и ужин семь дней в неделю! Моя мама ругала меня за это. Не за поедание «макарон по-флотски», а мол, зачем ты падаешь Московской Галке на хвост. Кстати, именно Московская Галка изо всей многочисленной летней одесской родни пыталась освободить Полину Фроловну от бесконечной готовки. Совершенно искренне, взаправду. А не как другие – те же прибалтийские тётушки: «Ой, давайте мы вам поможем!» – двадцать пять раз в день. Бабка не любила, когда ей «помогали». Для Полины Фроловны приготовление еды было – в том числе, – духовной практикой, штопающей ту огромную дыру от стального кнута, прошедшегося по сердцу, по лёгким. По душе… Ей нравилась большая семья. Пусть и временная, летняя. Она и зимой готовила бесконечно вкусно и бесконечно много. Звала в гости дочерей, зятьёв, соседей. Бабка обожала красиво накрытый огромный овальный стол в Большой комнате. И чтобы за столом – люди. Чем больше, тем лучше. Довольные, сытые люди, болтающие о всякой ерунде. Люди, не боящиеся людей. Люди, не бегущие от людей. Люди. Живые… Но все остальные – кроме Московской Галки, – только предлагали помощь. Так, мол, мы предложили – с нас взятки гладки, если что. (Хотя бабка моя НИКОГДА не функционировала в системе взаимозачётов.) А Московская Галка – та со всей первозданной честностью еврейского купечества вскакивала утром и готовила свои жуткие, самые прекрасные в мире «макароны по-флотски».