Не обижайте Здыхлика

Жить было негде. Ночевать в парках большого города было опасно – во-первых, там была своя диаспора бездомных, с которыми мне не удалось найти общего языка, во-вторых, бдили люди в форме, а в участок попадать мне не хотелось. Со своим тощим рюкзачком, в котором были запасы одежды, дудук и флейта, я сел в электричку и отправился за город. Заночевал в здании крохотного вокзала, а с утра снова вошел в электричку, достал флейту и стал играть. Затем пошел по вагону с шапкой в руках.

Подавали мне неплохо. Вскоре я выяснил, что если играть не на флейте, а на дудуке, то подают больше. Железнодорожная публика явно хотела видеть во мне этакого туземца с диковинным инструментом. Я шел ей навстречу. Я научился говорить с резким акцентом, обращаясь к уважаемым слушателям, и вскоре он прилип ко мне как вторая кожа. Я купил себе в секонд-хенде просторные синие штаны и красную жилетку, которую надевал на голое тело. Я играл тягучие восточные мелодии, и мне кидали монеты, а то и купюры. Я натыкался на людей в форме и готов был от них откупаться, но те возили меня в отделение, чтобы я устраивал им концерты. Я ходил по вагонам каждый день, и те, что каждый день ездили в электричках на работу и с работы, прозвали меня Аладдином.

Конечно, я играл и на флейте – мне ведь надо было готовиться к вступительным экзаменам. Но дудук позволял зарабатывать больше в разы.

В институт я поступил легко. Мне выдали пропуск в общежитие – так я получил крышу над головой. Я надеялся, что меня тут же возьмут в какой-нибудь оркестр и об электричках можно будет забыть, но надеяться на это первокурснику было слишком смело, так что я продолжал свои разъезды. Играл и в метро, и на улицах. А летом снова отправился вести бродячий образ жизни. Хотя мог спокойно пожить в общаге, это разрешалось. Кто его знает, почему я так сделал. Может, потому, что хотел снова встретить ее.

Я ее впервые увидел в самом конце весны. Она стояла у автомата, продававшего билеты на электричку, и дрожащими пальцами скармливала ему мятую купюру. У нее были всклокоченные волосы и рваная перепачканная футболка. Я даже подумал, что она из тех неприкаянных вроде меня, что ночуют на улице, но что-то в ней было не так.

К ней начал приставать один из местных бездельников. Я неплохо его знал и поэтому решил вступиться за девушку. Тут-то она на меня и посмотрела.

Все, чего я искал в музыке, было в ее глазах.

Я что-то говорил и все глядел на нее. Она отдала тому бездельнику гору мелочи. Скрылась в торговом центре. Я видел, на какую электричку она покупает билет, и решил, что ни за что ее не упущу. И упустил.

Я ждал ее на платформе, пока она гонялась за тем балбесом, отобравшим у нее кошелек с деньгами. Я разыскивал балбеса по подворотням, пока она на платформе ждала поезда. Я нашел того, кто ее обидел, а он трясся, хныкал и лепетал какую-то чушь про мужика в красной куртке и с драконьей мордой, который появился из ниоткуда на крутой тачке, сгреб его за шиворот, расспросил о девушке, забрал ее кошелек и уехал в никуда. Я успел на поезд, в котором она ехала, я нашел ее в вагоне, я играл для нее, я чувствовал, что ей нравится моя музыка, а меня приняли люди в форме, которым позарез потребовался концерт в отделении прямо сейчас. Так я ее и упустил.

Я видел ее ночами во сне и днем наяву. Я смотрел людям в лица и видел ее лицо. Музыка, которую я писал, была о ней и для нее. Но ее не было – ни в электричках, ни на улицах, ни в метро.

А потом я все-таки ее увидел.

Талия. Гость и его весть

– Откуда здесь земляника? – изумляется Талия. Присев на корточки, она раздвигает рукой зеленые листья. Из-под них показываются маленькие коралловые ягодки. – Она вроде еще цвести должна.

– Какие познания в ботанике, – ухмыляется Георгий Георгиевич. – Это Яська ее слегка поторопила, как она умеет. Она ради внучки и не на такое готова.

– Я буду собирать в рот, – звонко выкрикивает крошечная девочка, – а вы будете собирать в корзинки! А потом все поделим поровну!

Убегает в лес. Ее смех отражается от сосен и замирает где-то под облаками.

– Аленушка! Стой! – Талия бросается за ней.

– Совсем ребенок она все-таки, – вздыхает Ясмин.

– Так ей и четырех нет, мать, – хмыкает ее муж.

– Да я о старшей девочке.

– Да я знаю! Я аттестат ей достал, если что.

– Ты гений у меня.

– Я и это знаю, мать.

Талия возвращается с Аленушкой на плечах.

На голове у Аленушки светло-голубой платочек, повязанный на старинный манер под подбородком. Под платочком у Аленушки абсолютно безволосая младенчески розоватая головка. Год назад на этой головке росли шелковистые русые волосы, доходящие до пояса, которые так приятно было заплетать в косы. Две недели назад в этой головке, уже безволосой от химиотерапии, по всей видимости, творилось что-то ужасное, и поэтому Аленушка не говорила ни слова, не улыбалась, не плакала, не глядела людям в глаза, не играла с игрушками, а только смотрела вниз, изредка шевелила пухлыми губками и выплевывала большую часть еды, которую в нее пыталась впихнуть черная от горя мама, старшая дочь Ясмин и Юрека.