Не обижайте Здыхлика

Аладдином меня дразнили еще в детском саду. Может, за характерную внешность, а может, за те странные для здешних ушей песни, что я узнал от отца и исполнял во все горло при каждом удобном и неудобном случае на радость воспитательницам. Меня дразнили, а я не обижался. Какое-то время я всерьез верил, что вырасту и найду волшебную лампу.

В ноты я, если верить отцу, научился попадать, еще не умея говорить. В музыкальную школу меня взяли, когда я был пятилетним надоедливым сверчком. Я сам пришел туда записываться, удрав из детсада, – перелез через забор и явился на прослушивание. Когда я пел, одна из слушавших меня тетушек вскочила и убежала. Я подумал, что это потому, что я слишком громко пою. Но она вернулась с кучей народу. Меня попросили продолжать. Я пел, а они сидели разинув рты. Потом я отхлопывал вслед за ними ритмы, угадывал с закрытыми глазами, какие клавиши они нажимают на фортепиано. Потом снова пел. А потом меня угостили конфетами, отвели обратно в детсад, где отец уже пытался придушить заплаканную воспитательницу, упустившую ребенка, и объявили, что я зачислен в музыкальную школу. Мне пытались навязать скрипку или фортепиано, но я хотел играть только на флейте, сам не знаю почему. Уперся, говорил отец, как баран.

Мне было восемь, когда дедушка прислал нам ту посылку. В посылке, помимо традиционных гранатов и грецких орехов, лежал старый дудук – инструмент с печальным голосом, немного похожий на блок-флейту, со знакомства с которой обычно начинают духовики. Я освоил его с легкостью неимоверной. Я играл на дудуке, а отец слушал меня и плакал.

Мне было двенадцать, когда на один из уроков пришла незнакомая дама. Потом выяснилось, что она отбирала талантливых детей в такую музыкальную школу, о которой одни родители, кривя рты, говорят, что туда попадают только по большому блату, а другие родители, делая страшные глаза, говорят, что там с детей дерут три шкуры и превращают их в дерганых неврастеников. Я сыграл ей все, что знал, потом сыграл то, что сочинил сам, потом импровизировал. Так меня взяли в эту школу. Она заменила мне и музыкалку, и обычную школу – там преподавали еще и общеобразовательные предметы.

Тогда мы тоже еще могли вернуться на родину, в страну, где я не родился и куда приезжал вместе с отцом, когда у него был отпуск. Но отец решил, что я должен учиться в этой школе, о которой, говорил он, все только мечтают, поэтому и твердят о ней как та лисица из басни о высоко висящем винограде, – мол, зелен, да и только.

В новой школе из меня не делали неврастеника и не драли шкур. Мне легко было учиться музыке. Кроме нее, меня ничего не интересовало – ни друзья, ни девчонки, ничего. К счастью, учителя школьных предметов часто шли таким, как я, навстречу. Я побеждал в конкурсах исполнителей, занимал первые места в теоретических олимпиадах – и зевал на биологии, спал на физике, тосковал на географии. Хорошо, впрочем, шла математика. А учительница по литературе прощала мне неумение писать сочинения за относительную в наших музыкальных кругах начитанность. Читал я много, быстро и без разбора – все, что попадалось в руки.

Я уже оканчивал школу, когда отец стал поговаривать о возвращении на родину. Мол, за меня он спокоен, я взрослый, мне, когда я стану студентом, дадут общежитие – а он больше так не может. Дедушка с бабушкой к тому моменту уже умерли. Отец позвонил другу семьи, тому, что следил после их смерти за нашей квартирой, а тот, услышав, о чем идет речь, бросил трубку и больше ее не брал. Вскоре отец узнал, что этот самый друг путем каких-то махинаций переписал нашу квартиру на себя и возвращаться нам некуда. Отец был на работе, когда ему сказали об этом по телефону. Он выслушал эту весть, положил трубку и отправился домой на метро. В переходе упал, его вырвало. Несколько часов он так и пролежал. Когда к нему наконец подошли, отец был мертв. Врач, выдававший мне тело, сказал, что у отца случился инсульт и что если бы помощь подоспела сразу, он мог бы выжить.

Я до сих пор верю, что это он так вернулся на родину. Не телом, но душой, ну, что-то в этом роде. Смейтесь, если хотите.

Платить за квартиру мне было нечем – все отцовские сбережения я грохнул на похороны. Хозяйка позволила мне прожить на прежнем месте еще месяц, а потом я переехал в интернат при моей крутой школе.

Когда школа закончилась, мне выдали не просто аттестат – я получил диплом о среднем профессиональном образовании. Умный человек на моем месте, наверное, нашел бы себе работу, чтобы иметь возможность снимать жилье. Или вернулся бы на родину и попытался бы отсудить квартиру. Но я не был умным – мне хотелось учиться дальше.