Не обижайте Здыхлика

– Это было тоже с одноклассником, – шепчет Здыхлик. – С Мустангом. Он взял у меня ранец и выбросил в мусорный бак. Сказал, что от того, что я теперь хорошо учусь и не такой уже дохлый, я не перестал быть занозой в заднице их, то есть нашего, класса. Сказал, что хочет посмотреть, как я лезу за своим ранцем в мусорку, и пусть все другие тоже посмотрят. И я полез. Но только после того, как взял у него…

– Что же ты взял?

– Он очень хорошо умел драться. Он ходил в такую секцию, где учат драться ногами. Поэтому его все так и звали – Мустанг. Как копытами лягался.

– И ты…

– Это само собой вышло.

– Понимаю.

– И я стал уметь драться так же, как он раньше. Хотя меня никто не учил, а он несколько лет был в этой секции и даже на соревнования ездил. Он скоро понял… как Зубр, который был раньше хорошим математиком, он тоже понял. Он… Мустанг стал ходить за мной везде. Он, когда никто не слышал, говорил: отдай, отдай, пожалуйста, обратно, прости меня. И я решил отдать ему это обратно.

Здыхлик тяжело дышит, будто долго бежал.

– Рассказывай, мальчик мой.

– Сейчас. Ну, я… в общем, у меня получилось, но это было здорово больно, и я упал.

– Сознание терял?

– Да, кажется. А когда я смог снова видеть…

– Ты рассчитывал на его благодарность.

– Да! Да! – кричит Здыхлик. – А он поднял меня, наподдал ногой, а когда я опять упал, стал смеяться. Он кричал: ну что, Здыхлик, ты понял, кто ты и кто я? И бил меня ногами. И тогда я опять у него это забрал и не отдавал больше!

– Ш-ш-ш-ш, – совсем по-матерински шепчет женщина, и Здыхлик замолкает, только дышит прерывисто.

– Я об этом и говорю, – выдержав паузу, продолжает она. – Отдавать – тяжело. Возвращать – больно. Если бы я тебя заставила возвращать всё, что ты взял у других, это бы тебя убило.

Здыхлик смотрит на нее с ужасом.

– Поэтому я не стану просить тебя этого делать. Но ты должен понять: начиная с какого-то момента тебе нужно было остановиться. Ты этого не сделал. Не счел нужным. Ты слишком привык к тому, что можешь забирать у людей – у тех, кто слабее тебя, – всё, что тебе понравится. Так делают очень многие. Так делали – и делают – большинство твоих одноклассников. И все они жестоко ошибаются, потому что так делать нельзя.

Скажи, с какого момента ты перестал получать от этого удовольствие?

Здыхлик молчит.

– Вижу, что давно. Так?

– Так.

– Я могла бы сказать, что не вправе тебя осуждать, потому что и сама делала ошибки – а я делала их, и немало, уж поверь мне. Но это было бы лицемерием. Я вправе тебя осуждать. От моего несовершенства твои дурные поступки не становятся хорошими. К тому же я добилась знания. А ты? Ты чего добился?

Здыхлик судорожно вздыхает.

Оба долго молчат.

– Представь, мой мальчик, что ты вдруг перенесся тысяч так на тридцать лет назад. Идешь, озираешься – и вдруг видишь первобытных людей, наших далеких предков.

– Кроманьонцев?

– Умничка. В книжке прочитал или у кого-то взял эти знания?

– Прочитал… что уж вы меня совсем за этого держите…

– Утихомирься, я не держу тебя совсем за этого. Представь, что у одного из этих людей – неважно, каким образом, – оказалось в руках огнестрельное оружие. И ты это видишь. Что ты сделаешь?

– Я? Ну… отбирать опасно, вдруг случайно в меня выстрелит. Или в себя. Он же не понимает… Я ему буду кричать, чтобы он его бросил. Нет, лучше положил. Или хотя бы не использовал.

– Молодец. Так вот, милый мой умный мальчик, с точки зрения того, кто распределяет между горсткой людей способности, которые принято называть сверхъестественными, мы все – дикари эпохи палеолита, крутящие в руках заряженные револьверы. Я не знаю, зачем он нам доверяет такую опасную штуку. Я допускаю, что у него есть на это свои причины. Мне они недоступны. Я за последние годы четко усвоила одно: как только я вижу нечесаного человека в звериной шкуре, размахивающего пистолетиком, я должна убедить этого человека осторожно положить пистолетик и ни на что не нажимать.

– Вы намекаете, что я – тот самый нечесаный.

– Я не намекаю, я говорю прямо: мы все дикари. И я тоже. Поэтому для начала нужно просто положить оружие в укромное место и не трогать. А потом – возможно – попытаться его изучить. Но со всей осторожностью, на которую ты только способен.

– И я должен положить свой револьвер?

– Опять умничка. Но в твоем случае, мой неординарный друг, дело осложняется тем, что у тебя – именно у тебя – в руках не револьвер, а, скажем, гранатомет. Или пулемет… прости, я не сильна в подобной терминологии, но ты понял меня – что-то гораздо более сильное, чем у других вооруженных дикарей.

– Откуда вы знаете? Ой… я глупость спросил, да?

– Да, ты, милый, спросил глупость. Это моя способность – знать, что кому дано. Одна из многих.

– Но вы же их не клали на землю?

– Было время – клала. Изучала. Долго.

– Простите…

– Можешь называть меня Ясмин, мальчик.

– Простите, Ясмин, но ведь из револьвера можно только убивать? Зачем же тогда изучать? Зарыть в землю, и всё.