Не обижайте Здыхлика

Толстый тяжело вздыхает. Здыхлик вдруг отчетливо видит, что Толстому ужасно хочется почесать брюхо. А еще хочется выпить хорошего пивка, а не давиться горьким кофе. А еще хочется поехать на недельку за город. А не вести этот невыносимо скучный, никому не нужный и немного стыдный разговор с надоедливой черноволосой теткой, которая упорно отказывается понимать самые простые вещи.

– Умрет ведь девочка, – говорит Ясмин.

– Вот только не надо, ладно? – говорит Толстый.

Оба замолкают.

Здыхлик молча задается вопросом, зачем его сюда притащили. Он физически ощущает серую скуку Толстого и черную ненависть Ясмин.

И еще чувствует, что вот-вот что-то случится.

– Что ж ты, Ежик, из хирургов-то ушел, – неожиданно выпаливает Ясмин. – Хороший ведь был специалист. Блестящий. А сейчас кем стал?

У Толстого на толстом лице отображается восторженный ужас. Он задирает куда-то на середину лба толстенькие рыжие бровки, вытаращивает на Ясмин бледненькие глазки и выдает сдавленный полувопль:

– Яська?!

Здыхлик захлебывается кофе, коротко булькает в чашку. На него никто не смотрит.

– Эк ты изменилась! Это же ты, да?

– В некотором роде, – цедит Ясмин.

– Не может быть! Ну как ты, где ты?

– Где я? Я сижу здесь, рядом с тобой, и уговариваю тебя побыть человеком.

– Ну зачем ты так, – добродушно басит Толстый. – Я не человек, что ли? Смешная ты все-таки. Как была смешная, так и осталась.

– Значит, ты человек?

– Еще какой!

– А что такое человек в твоем понимании?

Толстый улыбается, даже хихикает. Он явно расслабился и повеселел. Ему больше не скучно.

– Ну, допустим, это такое существо, которое говорит и ходит. И немножко думает. Как тебе формулировочка? Нет, ну надо же, Яська!

Ясмин отчетливо темнеет лицом и страшно улыбается.

– А если у тебя в твоей рыжей голове внезапно лопнет один маленький сосудик, – шепчет она, – ты, согласно только что высказанному определению, останешься ли человеком?

Толстый, хихикнув еще пару раз, вдруг теряет свою улыбочку и принимается багроветь начиная с шеи. На широком лбу выступают большие капли пота. Он открывает и закрывает рот, как большая бледная рыбина.

«Не надо, не надо! – мысли у Здыхлика мелькают быстро-быстро. – Не надо, пожалуйста, это же ужас! Пусть ничего не лопается, давление подскочит, и будет с него! И пусть он, когда его отпустит, хоть что-нибудь поймет, пусть пожалеет эту девочку, ну пожалуйста!»

Здыхлик видит, как к Толстому подбегает официант, как вокруг снуют какие-то люди. Все это происходит почему-то без звука. Потом и свет куда-то пропадает, но тут же включается вновь. Толстый из-за стола пропал. Рядом со Здыхликом сидит Ясмин, тяжело дышит, держит его за руку.

– Вот видишь, ты даже почти не отключился, – устало говорит она.

– А где этот? Толстый? – вздрагивает Здыхлик.

– Неотложка увезла. Да не трясись так, спас ты его.

– Я? А как это?

– Я знала, что его не прошибешь, – Ясмин кривится, как от кислого. – И знала, что сорвусь, не выдержу. Так что я тебя настроила побыть моим антагонистом. Чем-то вроде маленькой, но очень упрямой совести.

– То есть вы меня использовали! Не хуже, чем тот, который балуется со временем!

– Все мы время от времени друг друга используем, – пожимает плечами Ясмин. – Вопрос только, с какой целью. Ладно, давай уходить потихоньку, проводишь меня в офис. Только встать помоги, хорошо? А то что-то мне нехорошо. Выматывают меня такие вещи.

Здыхлик, покачнувшись, встает, протягивает Ясмин руку. С третьей попытки надевает на нее пальто.

– Гляди, смотрят все, – шепчет ему Ясмин. – Наверняка думают, что мы с тобой слегка перебрали.

Ясмин смеется.

Красавица. Клуша и смерть

Уж и долго Клуша жила на свете, пришла Клуше пора помирать.

А ни за кого у Клуши так сердце не болит, как за деточку ненаглядную, за хозяйскую дочку. Уж ведь всем девка вышла. И науки все изучила лучше профессоров с бородами. И хороша, ай, хороша. Жила бы в деревне, женихи бы все пороги оттоптали, проходу бы не давали, хоть конвой нанимай. Тут-то батюшка с матушкой разве пустят кого на порог. А и верно делают, разве такой девке какой жених подойдет, не иначе как весь раззолоченный да в каменьях. И душа-то у ней голубиная, ни в жизть никого не обидела. Чистый ангел небесный, а нету у нее радости, вот всё для счастья есть, чего только и пожелать можно, а счастье-то, где оно? Нету. А всё это черное проклятие виновато. А тьфу на него.