Не обижайте Здыхлика

Буравила-буравила Клушу глазами, потом улыбнулась: садитесь, говорит, уважаемая, да рассказывайте, с чем пожаловали. А лисица-то рыжая уж и стул поднесла, Клуше чуть не в спину тычет. Ну, Клуша села. И молчит как язык съела. И Коршуниха молчит. Лисица уж ушла, дверь закрыла, а Клуша всё рот никак не раскроет. Тогда Коршуниха ей: ну что же вы, неужели боитесь меня, я ведь не страшная.

Тут Клушу и понесло. Кому, говорит Клуша, не страшная, а кому и очень. За что ты дитятко моё родное прокляла, дитё ведь малое было, а не пожалела, как она ведь мучается-то теперь. Деткам-то другим помогаешь или грех замыть хочешь, а моя-то девочка чем виновата, и где совесть-то у тебя, не в карман ли спрятала. Освободи ты мою детоньку, а если зло тебе некуда девать, так меня, старую, замучай.

Коршуниха глазищами как сверкнет: ты, говорит, старая, сама себя, гляжу, уже замучила. От чего, говорит, мне твою деточку освобождать, или от любви к людям, или от того, что она добра всем хочет? Вот если б, говорит, я ей пожелала своими благами упиваться, да на всех кругом плевками плевать, да на тебя, старую, как на плесень какую глядеть, потому что ты не из господ, а господам прислуживаешь, вот это было бы проклятие так проклятие. Неужели ты вот за этим ко мне пришла, а я, говорит, так думала, что ты мудрая женщина, дар мой оценишь.

А подавилась бы ты, это Клуша говорит, даром-то своим, и тьфу на тебя совсем. Ведь покоя нет деточке никакого, всё рвется куда-то, уйду, говорит, и куда ж она пойдет, мир-то вон какой страшный, похлеще тебя будет. Ей наукам учиться, да жениха хорошего, да деточек растить, а не мир, вон, спасать.

Это кто, Коршуниха говорит, решать будет, что ей, деточке твоей, нужно, ты, что ли? А не всё же на свете тебе-то решать, Клуша ей в ответ, ишь, расселась, возомнила себя королевой, а кто ты есть такая-то, ведьмачка ты поганая, тьфу на тебя совсем.

Тут Коршуниха как подскочит, аж чуть кресло не уронила, из глаз искры черные мечет, а, это так ты, говорит, за деточку свою просишь, это, значит, ты мне кланяться пришла, очень, говорит, приятно, страсть как люблю такие поклоны получать.

Клуша тогда со стула-то встала, назад чуть отошла, да и бух на колени на свои на старые, на разбитые, да лбом в пол. Вот, говорит Клуша, тебе мой поклон, а только спаси ты мою красавицу, не дай весь век ей мукой мучиться.

Коршуниха как молния к Клуше ринулась. Клуша уж подумала: всё, конец мне, старухе, пришел. А эта, поди ж ты, сама рядом с Клушей на коленки села, да Клушу по голове гладит, а рука-то горячая, прям жаром так и пышет. Ну, ну, поднимайся, говорит, храбрая ты женщина, тебе ли тут кланяться. Клуша голову-то подняла, смотрит, а лицо у Коршунихи и впрямь черное, страшное всё, перекошенное, будто ее кто пытает. И руки-то она Клушины в свои взяла, к сердцу себе прижала. Ты, говорит, не бойся, твоя девочка сама с себя проклятие снимет, найдет себе счастье, ты не думай, я всё предусмотрела. У ней, говорит, сил-то побольше, чем у иных, будет, ничего, справится. А волноваться, говорит, за нее не надо, волноваться за тех надо, кто без огня в душе живет, а у нее этого огня – ого, на полмира хватит. А меня, говорит, прости, гордячку старую, что накричала на тебя, ну, вставай, сильная женщина.

И сама встает, и Клушу под мышки подымает. Ну, Клуша кряхтела-кряхтела, а все-таки встала, да тут только и вспомнила: деньги-то! Полезла себе под кофту, достала, развернула: вот, возьми, говорит, тебе на деток твоих на хворых, которым лечиться надо, дай докторам-то, пусть деток лечат. Взяла Коршуниха деньги, глянула на них, вздохнула – ведь ты, говорит, последние мне принесла. Ну, говорит, я возьму твои деньги, знаю, ты их жалеть не будешь, а только я тебе больше дам, а ты, говорит, ступай с миром. А девочку, говорит, свою, если хочешь, ко мне пришли, я ей помогу дорогу найти, а не хочешь, так и не присылай и не говори обо мне ничего, как ты решишь, так и будет.

И лисицу свою кликнула через телефон: а подай, говорит, нашей гостье машину, утомилась она сильно, ну как до дома не доедет. А Клуша и рада спорить, да слова сказать не может, никак не отдышится, звук из горла не лезет. Отвели Клушу к машине к черной, и дверь открыли, и сесть помогли, а тому, который руль-то крутит, велели ее к Хозяину в дом везти, и адрес сказали. И рукой даже махали, обе, а Клуша всё дышит рывками, как только что из воды выпрыгнула.

Уж и хорошо эта машина ехала! Уж и прокатила старую Клушу, уважила! В окне то дома, то деревья мелькают, а ты сиди себе в окошко гляди, и гадать не надо, здесь ли тебе сойти или там и не перепутала ли чего сдуру, потому как машина тебя куда надо везет. Вот под конец жизни Клуше какое удовольствие.

Приехала – а ну как хозяева хватились! Нет, не хватились, девки все вовремя подали, ничего не напутали. Можно Клуше и помирать спокойно.