Не погаси огонь...

– Я и предположить не мог, что такой опытный офицер охраны, как вы, позволите себе не выполнить моего распоряжения и нарушить «Инструкцию», – продолжал Курлов. Запнулся, поняв, что невольно проговорился, помянув об «Инструкции», – значит, все известно ему о Богрове, – но никто из присутствующих не обратил внимания на его оплошность. – Ясно: виноваты только вы. Но в какой степени? Или служебное несоответствие: обманул, мол, подлец! – или соучастие. А вам, конечно же, известно, что участник и соучастник равно ответственны за преступление.

Он сделал многозначительную паузу и закончил, отечески увещевательно:

– Идите к прокурору. Идите! По дороге хорошенько продумайте свою версию. Насколько будет она убедительна, настолько я смогу помочь вам – из самых дружеских чувств, кои питаю к вам, Николай Николаевич.

«Нашли козла!.. Пропал я, пропал!.. – обмяк Кулябко. – А все же лучше выставить себя недотепой, чем соучастником… И не топить их – тогда, может быть, выручат… Да как же получилось, что я оказался кругом в дураках?..»

В этот самый час в гримерной комнате, превращенной в кабинет следователей, заканчивался первый допрос террориста. Избитый до полусмерти, едва не затоптанный, в изодранном фраке и запятнанной кровью манишке, Богров, едва придя в себя, начал давать показания.

При обыске чины прокуратуры прежде всего обратили внимание на пригласительные билеты. Присутствовавший при покушении и вызванный в качестве свидетеля киевский губернатор достал из сюртука план театра и приложенный к нему список, на котором было указано, кому какое место предоставлено в зрительном зале. Тридцать шесть номеров оказались без фамилий, но были обведены кружками. Губернатор пояснил: билеты на эти места были пересланы генералу Курлову и предназначались для агентов охраны. Кресло № 406 в восемнадцатом ряду также было обведено на плане кружком.

Следователей заинтересовала и найденная в кармане преступника записка, в которой говорилось о каком-то Николае Яковлевиче. Она заканчивалась словами: «Скверно. Слишком откровенно. Я не провален еще…» Богров разъяснил, что записка адресована была подполковнику Кулябке. Посылать ее не понадобилось, так как террорист все сам объяснил начальнику охранного отделения при встрече.

Уже эти два факта раскрывали прямую связь преступника с охранной службой. Прокуроры судебной палаты и суда поняли, что дело обещает быть незаурядным. Нужно лишь определить, какую окраску пожелают придать ему в высших сферах. Пока же они продолжали допрос. Богров отвечал без запинки и такими готовыми фразами, будто жаждал лишь одного – чтобы его слушали чиновники прокуратуры.

– На предложенные вопросы отвечаю: решив еще задолго до наступления августовских торжеств совершить покушение на жизнь министра внутренних дел Столыпина, я искал способ осуществить это намерение. Так как я не имел возможности встретиться с министром, я решил обратиться к начальнику киевского охранного отделения Николаю Николаевичу Кулябке, которому я рассказал…

Далее Богров излагал выдуманную им историю о «Николае Яковлевиче», сообщал о своих встречах с подполковником и еще какими-то господами (следователи без труда определили, что это Додаков и Веригин) и продолжал:

– Конечно, Кулябко вполне искренне считал мои слова истинными. Вследствие этого он дал мне билет в сад Купеческого собрания и затем в театр… В Купеческом я пробыл с восьми часов вечера до конца торжеств. Револьвер был со мной. Почему не выполнил своего намерения – не знаю. Еще раз повторяю, что подполковник Кулябко не знал о цели моих намерений.

С каким-то странным воодушевлением злоумышленник рассказывал о всем последующем и заключал:

– Покушение на жизнь Столыпина произведено мною потому, что я считаю его главным виновником наступившей в России реакции, то есть отступления от установившегося в тысяча девятьсот пятом году порядка. Роспуск Государственной думы, изменение избирательного закона, притеснение печати, инородцев, игнорирование мнений Государственной думы и вообще целый ряд мер, подрывающих интересы народа… Никакого определенного плана у меня выработано не было, я только решил использовать всякий случай, который может привести меня на близкое от министра расстояние. Именно сегодня был последний момент, в который я мог рассчитывать на содействие Кулябки, так как мой обман немедленно должен был обнаружиться…