Не померкнет никогда…

— А не заметят они нас, когда мы поплывем? — осторожно спросил Чиночкин.

— Не знаю! — буркнул в ответ Барбашов. — Ну что там с плотом? Долго будете возиться?

— Связывать нечем, — объяснил Ханыга причину задержки.

— А ремни?

— А штаны?

Барбашов плюнул.

— Тогда попробуйте лыка надрать.

— Так и сделали. Только хлипко получается, — доложил Ханыга.

Потом вместе с Косматых он поднял носилки с Клочковым и осторожно понес их к реке. Барбашов шел следом за ним. У самой воды он остановился и осмотрел то, что соорудили бойцы. Только обладая большой фантазией, можно было назвать плотом кучу суковатых валежин, плавающих в воде. Но Барбашов знал, что ничего другого в потемках без топора и ножей сделать нельзя, и потому лишь спросил:

— Выдержит?

— Одного да, — ответил Ханыга. — Еще оружие можно будет сложить…

— А как же остальные?

— Остальным тоже принесли по коряге. От берега отчалим, а там будет видно, кого больше бог любит.

— В таком случае оружие каждому иметь при себе, — распорядился Барбашов и первым ступил в воду.

— Herr Offizier! Ich kann nicht schwimmen![6] — раздался неожиданно за спиной у него голос Шиммеля.

— Что еще?

— Утонуть боится, — объяснил Чиночкин.

Барбашов оглянулся. Шиммель стоял на коленях.

— Ich habe niemals geschwommen![7] — лепетал он, прижимая руки к груди.

— Надо было научиться. В Европе много рек, — процедил сквозь зубы Барбашов.

— У него дома остались дети. Он единственный сын у своих стариков. Если господин офицер сохранит ему жизнь, он, Шиммель, даст ему любое объяснение о положении немецких войск, — переводил Чиночкин мольбы пленного.

— Ишь как заговорил! — усмехнулся Барбашов. — А что же он так куражился на допросе?

— Коммунисты всегда были гуманны, — продолжал переводить Чиночкин. — Он, Шиммель, всегда чувствовал к ним симпатию.

— Если хочет жить, пусть плывет, — оборвал Шиммеля Барбашов и шагнул к воде.

— Retten Sie mich, Herr Offizier![8] — завыл Шиммель.

Барбашов оглянулся снова. Совершенно обезумев, Шиммель полез за ним на четвереньках. В его голосе, в позе, в том, как он схватил Барбашова за сапоги, было столько животного страха, что Барбашов не вытерпел.

— Отдайте ему мой поплавок, — приказал он и добавил: — А ты, Степан, подстрахуй его для порядка.

— Та што он мне, сват? Буду я его страховать… — зашипел Ханыга. — Пусть его раки страхуют.

Барбашов ничего ему не ответил. Толкнув впереди себя суковатый кряж, он, не оглядываясь, пошел в глубину и скоро слился с темнотой. Ханыга посмотрел ему вслед и дернул Шиммеля к воде. Унтер-фельдфебель замотал головой и уперся, как лошадь, которую тянут через огонь. Тогда Ханыга, отчаянно ругаясь, дал ему пинка. Чиночкин подтолкнул Шиммеля прикладом и что-то сказал ему по-немецки. Шиммель завыл и, стуча зубами, ступил в воду. В это время к берегу вернулся Барбашов.

— Тут действительно мелко, — сообщил он и подошел к плоту, на котором уже лежал Клочков.

— Ну как? — нагнувшись к сержанту, спросил Барбашов.

Клочков молчал.

— В себе он?

— Нет, — ответил Косматых.

— Плохо. А делать нечего. Поплывем так. Смотрите за ним в оба. Захлебнется — с тебя с первого спрошу, — голосом, не предвещавшим ничего хорошего, предупредил Барбашов.

Косматых ничего не ответил. Молча толкнул плот и вместе с Кунанбаевым погнал его к противоположному берегу.

Брод был песчаный, и идти по дну оказалось не так трудно. Но на плаву все сразу изменилось. Шиммель, лихорадочно вцепившись в свой кряж, замолотил как одержимый по воде ногами. От него во все стороны полетели брызги. Начался шум.

— Тихо, холера! Утоплю! — выходил из себя Ханыга.

Но Шиммель ничего не желал слышать. От страха глаза у него совершенно выкатились из орбит. Казалось, они вот-вот упадут в воду. Он жадно хватал ртом воздух.

Течение разнесло бойцов по реке. Плот с Клочковым, Косматых и Кунанбаевым оказался в стороне. Где-то неподалеку от него плыл Барбашов. Выше него барахтались Шиммель, Чиночкин и Ханыга. Отряд с трудом достиг середины Днепра. И тут случилось то, чего с самого начала больше всего опасался Барбашов. Синий луч прожектора, прочертив над лесом дугу, опустился вниз и лег на воду. Вдоль Днепра протянулась блестящая полоса, похожая на выпущенную из домны сталь. В глаза бойцам ударил обжигающий свет. От него нельзя было защититься. Он давил на нервы даже через плотно сомкнутые веки. Даже черные тени от этого света слепили своей непроницаемостью.

Берега пропали, словно спустились в бездну. Их не стало видно. Бойцы сразу потеряли ориентировку и беспомощно заметались в воде. Но куда бы они ни поворачивались, отовсюду в глаза им бил беспощадный свет. Он заполнял над рекой все пространство. От синего луча светился воздух, блестели волны, искрились брызги. Даже головы, плечи и руки бойцов вспыхивали вдруг ослепительным синим светом, если луч попадал на них. Но хуже этого оказалось другое. Прошло не более двух минут, и над головами бойцов снова зарокотал мотор. Очевидно, немцы держали Днепр под постоянным наблюдением, и появление на воде даже маленькой группы было замечено с воздуха.