Не причеловечиваться! Сборник рассказов

Она принесла с собой запах пота и какую-то дрянь вроде «Агдама». Накрасила губы перед зеркалом, и я поморщился: это было мамино зеркало, оно, возможно, хранило где-то в глубине её изящное отражение, а теперь в него смотрится чужая девка.

Мы пили портвейн и закусывали шоколадной плиткой, а потом она бесстыдно и даже как-то деловито полезла ко мне. Запах пота стал ярче. Волосы свисали сосульками на нечистый лоб. Меня затошнило – это только у Набокова немытая голова нимфетки сладко пахнет каштанами. Девица неуклюже навалилась на меня студенистой грудью.

– Ты… это… – голос был хриплый, прокуренный, – изделие номер два-то приготовил? Гондончики?

Я выскочил из комнаты. На бегу меня рвало. Наверное, виноват был «Агдам».

«Наш самолёт приступил к снижению…» – прохрипел динамик. Таисия едва заметно вздрогнула.

Я взял её за руку – не отняла.

… Возле нашего дома в «стекляшке» была столовая. Металл, кафель, запах тушёной капусты – всё как всегда. Папа Алика Азаматова, который жил отдельно от семьи, водил сына туда обедать по выходным. Мы всем классом завидовали Алику. Столовая, конечно, не кафе-мороженое, но всё же… Тем более, что папа всегда брал ему два компота и желе.

Я в этой столовой бывал всего однажды, на поминках по дяде Коле. У нас принято было поминать дома, но дочь покойного, тетя Лида, работала в этой столовой. Я хорошо запомнил калитки с творогом и маслом, котлеты в томатном соусе, желе в блестящих формочках. И блины, конечно. Я их не любил, но бабушка сказала, что один съесть нужно.

Тётя Лида, тонкая и серая, словно восковая, ходила по рядам со стопкой носовых платков. Мне тоже достался один, и я самозабвенно в него высморкался. Бабушка украдкой пихнула меня коленом, а дома устроила выволочку, мол, платок дают, чтобы вспоминать усопшего. Мама на это ответила, что вспоминать надо хорошие дела, а не платки.

Чем старше становилась бабушка, тем непримиримее бывала с ней мама. Бабушка выступала теперь залогом всех её бывших и будущих несчастий. «Ты меня так воспитывала!» – кричала мама, и бабушка, вся сжавшись, кивала, подтверждая: да, я. «Я не хочу всю жизнь бороться, преодолевать и экономить. Я жить хочу! Мне сорок скоро!» Бабушка застывала в кресле – прямая и крепкая, как сосновая доска. «Ты почему решила, что радоваться нельзя? Твой бог тебе говорит: радуйся!» Мама отчаянно хотела, чтобы бабушка ответила – обругала, может быть, даже ударила, и молчание приводило её в исступление. «Твои предки себя в своих церквях жгли из чистого упрямства! Ты тоже хочешь? А твои лекции о морали? То нельзя, это нельзя, за фотографию, где я Саньке голову на плечо положила в турпоходе, чуть мне эту голову не снесла! Святоша! А мой-то отец где? А?» Бабушка вздрогнула, как от удара. Седая голова мелко затряслась. Она плакала. Бабушка – и плакала! Я порскнул к ней из своего угла. Мама стояла посреди комнаты, уронив руки, как кукла, у которой кончился завод. У неё дрожали губы. Она тоже плакала. Глаза на фоне покрасневших белков казались неправдоподобно голубыми… Мамино лицо расплылось, превращаясь в лицо моей жены. Моей бывшей жены. У неё тоже были такие глаза – серо-голубые, меняющие цвет.

– Ты как хочешь, а я в отпуске должен поехать домой…

– Твой дом теперь там, где я! Я – твой дом!

Она была права, конечно. Но существовало кое-что ещё. Коэффициент сцепления.

… Ладонь Таисии была холодной и влажной.

– Вот и всё, – сказал я, натянуто улыбаясь. – С приземлением!

– Спасибо, – она выглядела очень серьёзной. – Большое спасибо. Знаете, пожалуй, я про вас напишу. Мне очень хотелось бы про вас написать.

– В смысле?

– Я пишу. Рассказы и повести. Иногда.

– Вы же юрист?

– Не обязательно быть кем-то одним, – и она лукаво улыбнулась.

Мы вышли из здания аэровокзала. Его открыли совсем недавно, и оно источало ароматы краски, резины и ещё чего-то, чем всегда пахнут новые постройки.

– А когда-то здесь был крошечный аэропорт. Сарайчик в поле… Вы на такси?

– Лучше на автобус. Он прямо до Рынка идёт, а там уж рукой подать до суда – я по карте посмотрела. Приеду, конечно, рано, но погода к прогулкам не располагает.

Таисия натянула шапочку на уши и подхватила чемодан. В темноте, подсвеченной снежной белизной, лежал мой город. С одного края небо вспыхнуло язычком рассветного пламени.

– А я такси поймаю. До родителей просто так не добраться.

– Привет им!

– Спасибо.

Я хотел сказать, но она уже побежала к остановке. Пожилой таксист с серым от усталости лицом направился ко мне, безошибочно угадав клиента:

– Куда поедем?

– До Северного кладбища сколько возьмёте?

… В логу, завернувшись в снежное одеяло, спят дома. Леденцовый свет переливается в окнах. Маслянистыми пятнами размазываются по черноте фонари. Медленно ложится туман, как будто кто-то огромный дышит на невидимое стекло, и оно запотевает.

Вздох собаки

С любовью Дугласу, Маре и Тору

Ветер ныл в продушинах, дребезжал рамами – старый дом жаловался на жизнь. Булгаковская темнота за окнами прибывала, как вода, вот-вот затопит.