Не причеловечиваться! Сборник рассказов

Первым обычно сдавался папа. По сложной траектории прямо в пасть очаровательной попрошайке летел кусочек сыра. «Собаку со стола не кормить!» – строго командовала мама. «Я уронил», – оправдывался папа. «Мне не жалко, но это ей вредно». Через минуту мама забывала о своих принципах, расплываясь под жаркими лучами собачьего взгляда.

Я заходила ещё дальше: мы со Штушей, забравшись за оттоманку, жевали яблоко – одно на двоих. Потом собака самозабвенно слизывала сок с моего лица. «Это негигиенично! – ужасалась мама. – Она же во дворе бегает!» Мы почтительно кивали и начинали сызнова, прячась получше.

«Штуша-Кутуша – страшный зверь», – напевал папа, любовно наглаживая замшевое брюшко. Собака жмурилась и толкала его мокрым носом в ладонь: давай, мол, ещё, не ленись, хозяин. Иногда мне кажется, что эта сцена – первое в моей жизни воспоминание.

Хозяином Штуша по праву считала папу, слушалась маму, а любила меня. Все мы легко помещались в собачьем сердце, но я в её представлениях была кем-то вроде глупого щеночка, которого нужно оберегать.

В те годы мы не жили, а выживали. Папа работал на заводе, пытаясь справиться с учёбой на вечернем, мама преподавала химию в Каверинской школе. Родители маминых учеников, зная о нашем положении, иногда приносили продукты. Мама не отказывалась. Вместо дамской сумки она ходила на работу с пухлым папиным портфелем, в который стыдливо засовывала подношения.

Однажды после уроков бабушка маминого ученика сунула мне бумажный свёрток в бурых пятнах. Накануне они забили свинью. Я спрятала мясо в портфель и зашагала домой.

День был солнечный и бесснежный. Я спускалась в овраг по мёрзлой гулкой дороге, когда навстречу мне вышли собаки – огромная взъерошенная свора. Они не лаяли, только молча скалились, да где-то внутри лохматой движущейся массы зарождался утробный рык. Свора окружала меня. От удушающего страха я совсем забыла про мясо, а когда вспомнила, не нашла ничего лучше, чем достать его из портфеля и швырнуть в собачью гущу.

Половина рванулась в драку за свёрток, но остальные продолжали подступать ко мне. Я даже не подумала о том, что портфель и руки теперь пахнут мясом. Кровью. Добычей.

Свалявшаяся шерсть на пёсьих загривках вставала дыбом, зловещей краснотой отсвечивали глаза, с глянцевых клыков капала слюна.

Пот выступил у меня на спине. Сцепив зубы, чтобы не завопить, я отступала. Собачий рык раскатился над оврагом, но я услышала нечто другое – тонкий заливистый лай. Этого просто не могло быть. Как раз из-за бродячей своры мы никогда не выпускали Штушу со двора. Но лай приближался, моя собака спешила ко мне – нелепая, глупая и отважная.

Мы так и не узнали, как это случилось. Никто не открывал калитку, дыры или подкопа под забором папа не нашёл. Собака оказалась на улице так же, как когда-то метельной ночью в нашем дворе – совершенно непостижимым образом.

Как пушечное ядро, она влетела в самую сердцевину своры, и та распалась. Кто-то потащил в сторону мясной комок, но получил удар мощной лапы, и завертелась драка. Самые трусливые завыли, задергались и порскнули в кусты, не выдержав натиска незнакомой собаки. Бесстрашная Штуша пробилась ко мне и почти весело покосилась карим глазом. Знай, мол, наших. И вот тогда я заголосила!

Как во сне, мы увидели соседа дядю Борю. Размахивая топором, он бежал через овраг к нам…

Ночью я тонула в кошмарах. Мама и папа по очереди сидели возле кровати, держали меня за руку. Стоило мне задремать, как передо мной мелькали собачьи клыки. «Мясо, они отняли мясо», – плакала я, не просыпаясь. Поскуливала во сне Штуша. Её лапы дёргались – она бежала ко мне на помощь.

Под утро я заснула спокойно, а когда проснулась, комнату заполнял призрачный свет. Выпал снег. Мама спала, сидя на полу у стены. На её коленях покоилась кудлатая голова Штуши.

В другой раз Штуша спасла нас всех. Это случилось через год после нападения своры. Папа как раз готовился к зимней сессии. Он почти не спал, запирался на ночь в кухне и, сгорбившись за неудобным столом, рисовал таблицы и схемы. Штуша лежала рядом на случай, если папе захочется поднять голову от скучных бумаг и погладить умную собачку – по её мнению, это было естественным желанием любого культурного человека. Когда становилось совсем невмоготу, папа разводил в эмалированной кружке дрянной растворимый кофе и залпом выпивал.

В ту ночь папа поставил на плиту чайник и вернулся к своим таблицам. Строчки покачивались перед глазами, лезли друг на друга и путались. Столбики цифр ездили туда-сюда, как эскалаторы в метро. Папа опустил веки всего на минуту, чтобы дать отдохнуть покрасневшим глазам…