Не причеловечиваться! Сборник рассказов

«Замёрзну тут», – подумала я и не испугалась. Что хорошего случилось в моей жизни за эти годы? Кроме мамы, папы и Неудобья едва набирался пяток приятных воспоминаний.

Я с трудом перебирала ногами. Снег, снег, один снег кругом. Упасть в мягкую перину сбоку от дороги и спать, спать… За чёрными стволами деревьев мелькало костяное и рогатое.

Найдут меня не раньше весны. Никто ведь не знает, что я поехала в Неудобье.

Папа потом говорил, что проснулся не от еле слышного стука в окно – в ту минуту на большее я не была способна – его подбросило, словно кто-то гаркнул в ухо. Должно быть, тот самый бдительный ангел-хранитель.

Через мгновение папа уже втаскивал меня – отяжелевшую, на негнущихся ногах – в дом. Когда он начал растирать мне ступни, я завыла в голос – больно.

– Тебе бы в больницу, – папа был страшно напуган.

– Всё нормально.

Лицо застыло маской – я растирала его рукавом папиной кофты, жадно вдыхая запах жилья. Все тело ныло, как избитое. Папа суетился у печки. Заваривая чай, он опрокинул стакан с кипятком на пол, едва не ошпарив ноги.

Я сидела на табуретке и страшно боялась, что вижу всё это в предсмертном бреду, лёжа в пухлом сугробе на обочине грунтовки, а надо мной склоняется страшная Костяная Морда.

Мама позвонила душным летним вечером – у меня были гости. Я сразу поняла: что-то случилось.

– Я в Неудобье, – произнесла она глухо, и внутри меня всё сдвинулось и задрожало.

– Папа?..

– Папа умер. Я не знаю, что делать… куда звонить… как забирать его отсюда… я ничего не знаю, – и мама разрыдалась.

Он собирался сжигать мусор. Сложил газеты, картонки и обувь в большую бочку. Она была очень старая, эта бочка, валялась за сараем, сколько себя помню. Дно проржавело, и когда папа зажег мусор, полыхнула сухая трава. Огонь побежал по ней к дому, как по бикфордову шнуру.

Папа успел всё потушить. Он просто переволновался и устал. Так устал, что даже до дома не смог дойти – рухнул на лежанку в кузове.

Там его и нашли.

Папа глядел в маленькое окошечко, его лицо разгладилось и даже помолодело. Сгущались сумерки. От кромки леса медленно протягивались белёсые космы лесного морока.

Дождемеры

Если открутить барашек совсем немного, на осьмушку оборота, и подставить под редкие капли упаковку от мыла, выйдет тот самый звук.

Тёплая ванна, как камера сенсорной депривации. В детстве, лёжа в горячей воде, Катя представляла, что это гидроодеяло – изобретение будущего. Увлекаясь фантастикой Брэдбери, она много думала о будущем, которое тогда представлялось совсем другим.

…Капли разбиваются о рубероид. На чердаке душно. В прямоугольнике распахнутого окна небо: слева оно лиловое, налитое ливнем, как тёмной венозной кровью, справа – золотистое, истончённое, подсвеченное невидимым солнцем. Струя с водосточного жёлоба, вместо того, чтобы журчать в бочке, бьёт далеко в сад.

– Когда уже дождь кончится? – говорит Катя. – Бабушка обычно смотрит, когда появится просвет. Потом недолго ждать. Вот он, просвет, а дождь и не думает заканчиваться.

– Папа говорил, мелкие пузыри на воде – к затяжному дождю.

– Этого ещё не хватало, – она опрокидывается на матрас, набитый сеном и пахнущий нагретой солнцем лужайкой, и смотрит вверх, на стропила, где осталось пятно рыхлой осиной бумаги. Там когда-то было гнездо, но дедушка его оторвал и выбросил.

Она рада дождю, который загнал их с Сашей на этот чердак, но виду не подаёт.

– Сейчас Витька выжрет всё пиво, окосеет и будет нам с мамкой вечером мозги делать, – Саша вздыхает. – Что-то у них с каждым днём всё хуже, как бы не разбежались.

Витька, Сашин отчим, неопрятный бородатый мужичок, пятый день пропивает отпускные в недостроенном доме у леса.

– Приходите с мамой к нам вечером, – предлагает Катя. – Бабушка любит гостей. Чай свой фирменный заварит – с мятой, шиповником, смородиной.

– Он только больше разозлится, – Сашина щека, красная от загара, с едва заметной рыжеватой щетиной, у самого её лица. – Мамке достанется, да и мне тоже.

Саша поворачивается. Его лицо так близко, что размывается, но Катя подаётся ещё немного вперёд. Он замечает это и отодвигается. Берёт гитару и говорит нарочито грубо:

– Ну, где там твои стихи?

Она молча суёт ему бумажку. Саша, близоруко щурясь, начинает подбирать аккорды.

– «Я иду по дорожке из сада,

Ветер вихрем взвивает листву,

От тебя мне немного и надо –

Просто знать, что пока я живу…»

– Нет, – прерывает его Катя, – это же рок! А у тебя Розенбаум какой-то получается. Бардовские завывания.

– Так и текст у тебя не роковый ни разу. Есть что-нибудь ещё?

– Пока нет.

Катя врёт. Есть другое стихотворение, куда лучше этого, но оно о Сашке. Совсем о Сашке. Даже догадываться не нужно.

– Я тоже пытался сочинять, но у меня кособоко выходит. Пока только припев сложился.

– Спой, – просит она.

– «Из небесных синих сфер

Льёт вода на дождемер.

Много падает воды,

Нам не избежать беды»…

– Нет слова «дождемер», – Катя злится на него за это детское глупое стихотворение. За то, что оно не о любви.