В шестнадцать лет я легко поступила в Институт культуры, Ирка после девятого класса устроилась в колледж, где проучилась всего год, потом уехала в Москву и вышла замуж.
Я продолжала жить с мамой. Шло время, и иногда мне казалось, что вместе нас удерживает тайна той ночи. Со временем это чувство стало меня тяготить.
Найти себе жильё и переехать я никак не решалась, всё время откладывала эту минуту – до окончания университета, до последнего курса аспирантуры, до защиты диссертации… Мне казалось, что мама нуждается во мне больше, чем я – в ней.
Однажды вечером она, подняв голову от тарелки, бросила на меня задумчивый взгляд и сказала:
– Знаешь, мне кажется, мы можем разменять нашу квартиру.
В ночь накануне моего тридцатого дня рождения без предупреждения прилетела сестра:
– Решила, что нельзя бросать тебя одну на этом рубеже!
Мы рассмеялись. Я достала из холодильника початую бутылку красного полусухого, но Ирка замахала руками:
– Мне теперь нельзя, – и, когда я бросилась ее обнимать, добавила, – хотела красиво тебе объявить, а ты весь сюрприз испортила.
Мы проговорили до пяти утра, пока я не спохватилась:
– Тебе надо отдыхать!
– Погоди, – лицо Ирки стало серьёзным. – Я ведь всё думаю об этом.
– О чём? – я притворилась, что не понимаю.
– О маме и… отчиме. Как ты думаешь..?
– Что?
Ирка посмотрела на меня в упор и сказала:
– Я ведь проснулась тогда. Скрипнула калитка, и я подумала, что это па… отчим вернулся. Это была мама. Она пришла откуда-то. Одна, вся в снегу, шаталась. Ты думаешь, что она…?
– Не говори глупостей, – поспешно перебила я. – Думаю, она просто его искала. Боялась, что замёрзнет, как дядя Миша.
– Ты не спрашивала?
– Как ты себе это представляешь?
– Даже если она… сделала это, я её не осуждаю, – по глазам я видела, что Ирка говорит неправду, – я ведь сложила два и два… Он много лет издевался над ней… над вами, а я только и знала, что глазками хлопать. Прости меня, если сможешь. Но не могу я с ней… Всё время думаю, что, если она убийца…
– Это всё чушь, – я торопливо обняла сестру. – Думай о хорошем. О будущем. О маленьком.
Мы расставались в Пулково.
– Обещай, что прилетишь на роды, – Ирка скорчила уморительную рожицу. – Я же тебя не бросила у подножия четвёртого десятка.
– Обещаю.
Почему-то мне стало неприятно. Хотелось, чтобы сестра поскорее уехала и оставила меня одну. Я подняла чемодан и поставила на весы. Пока Ирка обменивалась улыбками с девушкой на стойке регистрации, я отошла в сторону.
Навстречу попалась пара. У него был особенный взгляд – тяжёлый и ищущий. Он сканировал мир на предмет чужих промахов, за которые предстояло расплачиваться маленькой женщине возле его локтя. Надвинутый на лицо платок и слой тонального крема меня не обманули – вокруг левого глаза сгустилась знакомая тень.
– Ну что, давай обниматься?
Ирка появилась неожиданно, и я вздрогнула. Я механически развела руки в стороны, а она обхватила меня за шею, как в детстве. Она всегда так обнимала, хотя знала, что мне это неприятно.
На запястье сестры желтел странный след.
– Что это? – я цепко ухватила её за руку.
Мне показалось, что она смутилась:
– В автобусе придавили к поручню.
– Будь осторожна, – я поцеловала её искреннее, чем собиралась.
Злость, которая не отпускала меня с того ночного разговора, внезапно прошла, уступив место тревоге.
– Маме привет!
– Жаль, что ты к ней не зашла.
Ирка закинула за спину рюкзачок.
– Ты ведь знаешь, что это сделала она, – бросила сестра и ушла, не оглядываясь.
Не причеловечиваться!
– Не при-сло-ня-ца… – читает по-питерски бледный мальчик в синей шапке-колпачке. – Мама, почему «слоняться» – это что, для слонов? Должно быть «не причеловечиваться».
– Не морочь мне голову, – отвечает мама, не отрывая глаз от глянцевой журнальной страницы.
За окном проносится однообразный тоннельный морок. Когда я впервые попала в петербургское метро, то подумала, что неплохо было бы развесить по стенам картинки – забавный бы мультик вышел! Но вместо картинок за стеклом – покрытые пылью бесконечные кабели.
Причеловечиваться… интересное словцо. При-ближаться, при-липать, при-кипать… чем ближе причеловечился, тем сложнее потом расходиться. Привязанность натягивается, как телефонный провод, и в какой-то момент звонко лопается в морозной тишине. И – пустота. Открытый космос.
… Шурка месила тесто. Её округлые, как у взрослой женщины, руки ловко порхали над столом, белым от муки, каштановую гриву она зачесала назад и обмотала цветным платком.
В общаге было непривычно тихо – почти все разъехались на каникулы – и от скуки мы затеяли пирог. Шурка готовила неплохо, ко всему подходила творчески, но ей всегда не хватало самой малости – терпения.