Не с той стороны земли

Они звонят в четыре утра и говорят:
              у нас перестал свет,
земля порождает волчцы,
       инеистые грибы заходят за дедовскую межу,
я переводчик, я на контракте, мне нечем сказать «нет»,
я выхожу вовне и перевожу.
И потом сообщаю туда, в гул ночных поясов,
и потом пересказываю в толщу озер и гор:
неполадки будут устранены в течение трех часов,
если нет, вы имеете право расторгнуть ваш договор.
Какой? Тот, что определяет место, сущность и час.
Я не знаю, какую форму он носит лично у вас.
Тут все. Но глядя на этот довольно большой мир,
довольно сложную речь, движенье эфемерид,
я могу произнести то, что в меня говорит эфир.
И только это. Я только эхо.
И ритм.

Часть пятая

«Это перо не приравнять к штыку…»

Это перо не приравнять к штыку,
это перо не похоже на финский нож,
это перо напоминает – перо,
обыкновенный птичий маховый лист,
осенью, снимаясь туда, в тепло,
опустошая небо, трубы, сады,
птицы роняют то, с чем им тяжело.
Просто бросают вниз, не глядят – куда.
Птицы уже не помнят давно, кто такой Гомер,
Дарвин и Мендель, Монсанто, Уотсон и Крик,
сами собой летят по магнитным полям,
выпуклым, вогнутым линиям над землей,
сами собой произносят свое «курлы»
на сверхкоротких частотах, как и тогда,
как и всегда, окликают – на юг, на юг —
ну а потом внизу наступает юг,
серные реки, пески и солончаки,
сладкий подземный металл, что плодит металл.
Все как привычно нам, как привычно им.
Так что перо беспокоит только слегка —
вот оно, торчит сквозь кожу и кость,
переливается радугой, не течет.
Разве что шепчет ночью – на юг, на юг.

«На привычно холодной площади…»

П. Б.

На привычно холодной площади
посреди (опять!) замятни,
кроме змеи и лошади,
нет у Анны родни.
В остальных что говори, что не говори.

Спросите ее, Андреевну:

что она сохранит,
переписав свое время
в бронзу или гранит,
выдумав все – и слово, и друга, и декабри?

Нет, не воздух, не совесть,

не разум, не ремесло,
а маленькую способность
не путать добро и зло
и все еще улыбаться – ядовито, легко, светло,

находясь у смерти внутри.

«Прописи ошибаются, хроника врет…»

And how can man die better,

Than facing fearful odds,
for the ashes of his fathers,
And the temples of his gods.