Не сказка о птице в неволе (СИ)

Китнисс погружается в дремоту, отрывисто вздыхая. Она теперь всегда так дышит, будто каждый вздох – борьба с самой собой. И вечное напоминание мне, что я ее не уберег.

Вместе с тем, как Китнисс засыпает, я понимаю, что время, когда мне позволено лежать рядом, истекает, и поэтому ворочаюсь, начиная вставать. Мою попытку побега замечают: Китнисс тут же принимает сидячее положение, обеспокоенно глядя на меня.

Я немного растерян. В палатке Китнисс искала моего общества оттого, что боялась, будто я умру, – мы с ней оба переживаем за жизни друг друга. Но зачем я ей здесь, в доме, когда опасности нет, а пойти на сближение она явно не готова?

Непонимающе смотрю на нее, и неожиданно Китнисс протягивает руку вперед, похлопывая по моей подушке.

– Мне лечь обратно?

Кивок.

– Ты хочешь, чтобы мы ночевали вместе?

Я не имею в виду ничего, кроме сна в одной кровати, но Китнисс поджимает губы, размышляя, и кивает только спустя минуту.

«Хочу».

Снова укладываюсь на место, забираясь под одеяло, и наблюдаю, как Китнисс отодвигается к самому краю постели. Мне даже кажется, что еще немного, и она упадет, но именно там – на расстоянии больше, чем вытянутой руки от меня, – она чувствует себя достаточно в безопасности, чтобы, наконец, заснуть.

***

Дни начинают течь за днями, принося в нашу жизнь относительное умиротворение и покой. Я планомерно навожу порядок в доме, шаг за шагом очищая от пыли и неизбежного хлама новое жилище.

При ближайшем рассмотрении я понимаю, что нам досталось настоящее сокровище: дом не такой большой, как те, что остались в Деревне победителей в Двенадцатом, но он словно создан для того, чтобы жильцы в нем были счастливы. В любой комнате тебя встречают стены из дубовых бревен, деревянная мебель, тканые ковры и свечи, расставленные то тут, то там. В гостиной у камина примостился небольшой дровник, а на кухне – по бокам от печи – свисают декоративные вязанки трав и чеснока. Дом похож на те, что рисуют в книжках – здесь обязательно должен жить добрый домовой и звучать смех.

К сожалению, смеяться пока некому. Китнисс хранит молчание, и, хотя я точно знаю, что доктор Меллер рекомендовала ей пытаться напрягать связки, чтобы заговорить, я ни разу не видел, чтобы она это делала.

Китнисс похожа на грустную тучу: ее губы практически не улыбаются, а взгляд неизменно обеспокоенный и тоскливый. Почти все свое время она проводит, сидя на крыльце и глядя на синюю гладь озера.

Она не плачет.

И иногда мне кажется, что я мечтаю увидеть ее слезы: плач приносит опустошение в души людей, но, вместе с тем, он очищает, освобождая место для чего-то нового. Китнисс же застряла на том ужасе и боли, которые ей довелось пережить, и не хочет бороться со своими внутренними демонами. Я бы помог, попытался вытащить ее на свет, да только Китнисс отгородилась от меня стеной из непробиваемой тишины и почти игнорирует.

Только ночами я могу помечтать, что все беды и страхи остались позади: иногда, лежа без сна, я часами любуюсь ее лицом, борясь с желанием коснуться дрожащих ресниц мягким поцелуем.

Китнисс красивая, она самая красивая из всех девушек, которых я когда-либо знал. И я люблю ее так сильно, что порой сердце колит от недосказанности и пустоты. Я не сдаюсь, я верю, что спокойствие мирной жизни, когда уже ничто не угрожает завтрашнему дню, когда-нибудь сумеет разрушить лед ее отстраненности.

Я ей нужен.

Это странно и, пожалуй, самонадеянно, но в моей душе все крепче прорастает семя уверенности в том, что я необходим Китнисс. Пока не как любимый, только друг, почти брат. Но мы здесь вдвоем, она согласилась на это. У нас впереди целая жизнь, и я дождусь того момента, когда Китнисс будет готова принять мою любовь. Ей даже не нужно любить меня в ответ – моего собственного чувства с лихвой хватит на двоих.

Сегодня прекрасный день, один из тех последних подарков августа, когда воздух пропитан теплом и запахом умиротворения. Я готовлю для Китнисс сюрприз: свежие ароматные булочки с маком и сахарной пудрой уже легли в плетеную корзинку, а душистый настой теплого шиповника, полезный для ее горла, налит в пузатый термос. На полке возле входа приготовлен свернутый плед, ожидающий согласия или отказа Китнисс пойти со мной на пикник.

Я нахожу ее в спальне, где она сидит на краю кровати, яростно вытирая полотенцем непослушные локоны. С грустью понимаю, что она снова принимала душ. Это похоже на навязчивую идею, но Китнисс моется по три-четыре раза в день. Она до красноты натирает свое тело, стараясь оттереть несуществующую грязь.

«Я грязная…». Одни из последних слов, произнесенных Китнисс, и похоже, что она до сих пор верит в них, виня себя и наказывая нежную кожу.

Она поднимает на меня раскрасневшееся лицо и механически касается бинта на шее. Полотенце ложится на колени, а Китнисс вопросительно смотрит на меня. Подхожу ближе, останавливаясь в безопасном для нее метре, – я с точностью до сантиметра выучил расстояние, которое мне не стоит нарушать при свете дня.