Не сказка о птице в неволе (СИ)

– Я приглашаю тебя на ужин, – выдавливаю доброжелательную улыбку, стараясь не показать, как меня расстраивают ее бесконечные отмокания в душе. – Сегодня предлагаю поесть на берегу – погода чудесная, грех не воспользоваться этим.

Китнисс размышляет, и я надеюсь, что перед ее глазами сейчас не встают картинки возможных издевательств, которым я мог бы подвергнуть ее, если она согласится. Впрочем, насколько я могу судить, Китнисс не паникует, просто взвешивает все «за» и «против», и уже через полчаса я, счастливый, расстилаю на траву плед, опуская на угол ткани корзинку с выпечкой.

Мы едим не спеша, наслаждаясь красотой окружающей природы. Размеренный плеск воды, ласкающее прикосновение теплого ветерка, касающегося лица и играющего с волосами. Я с упоением наблюдаю, как Китнисс с аппетитом поглощает одну булочку за другой, и задерживаю дыхание, замечая ее облизывание пальцев, – белая пудра сахара кажется ей достойной того, чтобы не оставить ни грамма.

Когда над нашими головами кричит птица, Китнисс поднимает взгляд, щурясь от солнца, которое еще не ушло в закат. Я тоже стараюсь рассмотреть певунью и нахожу-таки ее, только не узнаю: все, что касается леса и его обитателей, это стихия Китнисс.

Она наблюдает за тем, как птица парит в светлом небе: кружится, рисует чудные зигзаги и поет, поет так сладко, что… уголки губ Китнисс приподнимаются в улыбке. Я почти не верю своим глазам, настолько редко в последнее время я вижу радостные эмоции на любимом лице. Китнисс замечает мой взгляд, стыдливо потупившись, но все внутри меня трепещет, дрожа от вспыхнувшей надежды.

Понимая, что смущаю ее, я отворачиваюсь, но продолжаю глупо улыбаться: искорка счастья зажглась, отказываясь потухнуть, как я себя ни убеждаю. Оглядываюсь вокруг, решая, что стоит взять себя в руки, но вместо этого поднимаюсь на ноги и устремляюсь прочь, замечая чуть поодаль красные головки дикорастущих цветов.

Я собираю букетик и, сжимая его в руке, возвращаюсь к Китнисс. Она с интересом наблюдает за мной, но все равно чуть краснеет, принимая маленький презент. Ее губы дрожат. И она улыбается. Искренне, радостно. Мне.

От неожиданного счастья я готов кинуться к ней, сжимая в объятьях и срывая с довольных нежных губ поцелуи, но мне приходится несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы унять разбежавшееся сердце. И все-таки я позволяю себе риск: повинуясь внутреннему порыву, я ложусь на плед, вытягиваясь во весь рост, и моя голова оказывается возле ног Китнисс. Совсем близко к ним. Запретно близко.

Китнисс на секунду замирает, глядя на меня сверху вниз, но не отодвигается, а будто прислушивается к своим ощущениям. Это волшебный день: она не уходит, несмотря на мою вольность.

Ее руки опускаются на колени, и она задумчиво перебирает подаренные цветы, пока я любуюсь тем, как подрагивают ее темные ресницы, и как несмело, то и дело, ее губы дарят улыбки – первому цветку и второму, десятому в букете и пятнадцатому.

В дом мы возвращаемся уже в сумерках: Китнисс раскрасневшаяся и, кажется, довольная, а я бессовестно счастливый.

От меня не укрывается, что она не бросается в душ, как это часто бывает вечерами, а спокойно переодевается, спрятавшись за ширмой, после чего укладывается на свою половину кровати. Я занимаю ту, что положена мне.

Долго не сплю, размышляя над тем, почему раньше не заметил такого простого способа порадовать Китнисс: я почти не покидаю дома, и она сидит тут со мной, но Китнисс – птица, а птице нужно небо, чтобы летать.

Поворачиваю голову, наблюдая за тем, как, зарывшись в подушку, Китнисс смешно морщит нос. Спит. Одно ее плечо доверчиво выскользнуло из-под одеяла: несмотря на жару, она всегда спит, укутавшись по самую шею. У меня рука зудит от того, как невыносимо хочется коснуться оголенной кожи. Глубоко вздыхаю и, поднимаясь так, чтобы не разбудить любимую, ухожу на кухню. Ледяная вода из холодильника хоть немного остужает мой пыл.

Много минут стою у окна, глядя на сияющую в свете луны ровную гладь озера и вспоминая чистую улыбку на родных губах. Кажется, я почти забыл вкус ее поцелуев – они остались где-то в прошлой жизни, где-то до первого болезненного вскрика, вырвавшегося из моего горла.

Мы ведь не заслужили всего этого? Игры, огонь революции. Боль и унижения. Травма Китнисс: природа наградила ее голосом, сравнимым с пением птиц, но Люцифер забрал это…

Возвращаюсь в комнату и останавливаюсь возле кровати. Китнисс перевернулась на спину, закинув руку за голову, и сладко спит.

Обхожу постель, пробираясь к ее половине, и нарушаю правила, присаживаясь на пол возле Китнисс. Наблюдаю за ней, понимая, что могу много часов просидеть вот так: просто смотря, как она что-то шепчет одними губами и сонно улыбается, наслаждаясь сновидением.