Не сказка о птице в неволе (СИ)

Внутренний голос едва слышно протестует, напоминая, что я не умею плавать, но отчаянный порыв добраться до любимой и спасти ее побеждает все инстинкты: я перебираю ногами, углубляясь в мокрую ледяную пучину. Холод такой, что тело пронзают острые стрелы, но я падаю на живот и пытаюсь грести руками. Я пробовал на Квартальной Бойне и, наверное, не забыл, как это делается, но, господи, как холодно и страшно!..

Запоздало понимаю, что нисколько не плыву, а барахтаюсь на месте, неуклюже дергая руками и ногами. Погружаюсь с головой, но всплываю, жадно хватая раскрытым ртом воздух. Снова погружаюсь, но уже ниже, выпуская такие необходимые пузырьки воздуха. В сознании бьется мысль, что надо плыть, надо помочь Китнисс, но холод разрывает тело на части, а вместо кислорода получаю порцию воды, хлынувшей в горло. Страх и примитивное желание жить заставляют меня бороться, но я, как всегда, беззащитен перед силами дикой природы, которую никогда не умел приручить.

Неожиданно чьи-то руки подхватывают меня под грудью, крепко сжимая, и тянут наверх. Мгновение, и я ворую глоток воздуха, насыщая легкие. Китнисс пытается толкать меня, но, хотя моя голова теперь над поверхностью воды, я не разбираю, где берег, и стараюсь хоть не мешать противодействием.

Спустя бесконечно долгие секунды под ногами появляется твердая почва: падаю на четвереньки, карабкаясь вперед. Наконец, вода остается позади, отпуская меня из своих объятий, и я валюсь лицом на мокрую траву, немея от боли во всем теле.

Пытаюсь восстановить дыхание. Кое-как оборачиваюсь, запоздало соображая, что руки Китнисс больше не касаются меня. Как она вообще решилась на прикосновения?

Ищу ее глазами. Она сидит на том же бревне, что и днем, в одной ночнушке, намокшей и облепившей красивое тело. Распущенные волосы сосульками свисают вниз. Китнисс дрожит, не сводя с меня взгляда.

Мне бы стоит быть благодарным ей за спасение, только вот мной овладевает ярость, такая сильная и бесконтрольная, что я готов крушить все вокруг. Вместе со злостью приходит смелость обреченного: я, наконец, готов разрушить собственную клетку! Я не буду так жить! И Китнисс не будет: хватит с нас двоих боли, пора смириться с тем, что насильно мил не будешь!

Я привстаю и подползаю ближе к ней, заглядываю в широко распахнутые испуганные глаза. Поднимаюсь на ноги, хватаю Китнисс за плечи, заставляя встать, и, развернув ее, толкаю в спину. Она, чуть не падая, делает шаг вперед.

– Хватит, Китнисс! – вопль вырывается из моего горла, обращая боль в слова. – Не смей, ты не имеешь право умирать из-за меня!

Снова толкаю ее в сторону дома: пусть собирает вещи и уходит, исчезает из моей жизни! Я так больше не могу, не могу, не могу!

– Мне не нужны твои жертвы, сколько можно? Уходи! Иди к нему! Уходи!

Китнисс пытается обернуться, избежать моих толчков, но я настойчив.

– Проваливай! – сердце рвется, но зло не удерживается внутри, мучительным криком нарушая тишину ночи. – Уходи к Гейлу!

Руки Китнисс касаются моих запястий, она тянет меня к себе, но я неистово сопротивляюсь: не хочу лжи, не нужна мне ее жалость! Отталкиваю, снова толкаю. Китнисс падает, путаясь в траве. Поднимаю ее, обняв за плечи, но вновь отправляю вперед себя. Щеки Китнисс мокрые, а из ее горла вырываются рыдания, смысла которых я не понимаю.

«Давай, птица! Клетка открыта, лети!».

Она снова выворачивается и неожиданно льнет ко мне, вызывая оцепенение во всем теле. Я не успеваю оттолкнуть ее, когда кольцо женских рук смыкается вокруг моей талии, а губы Китнисс впиваются в мои. Я замерз в той воде и умер? Мне мерещится то, чего нет? Только вот ее губы на моих губах слишком теплые, слишком живые, а ее ладошки на моей пояснице такие настоящие, что невозможно не поверить…

Рывком притягиваю Китнисс к себе, отчаявшись определить, где правда, а где ложь. Родные, знакомые, любимые губы! Китнисс не отталкивает, не прогоняет. Ее тело в моих объятиях, и нереальность происходящего сводит с ума.

Мы оба дрожим так сильно, что зубы выбивают рваный ритм. Ночной воздух сотней иголок колет намокшее тело, беспощадно обжигая липкой одеждой. Я отстраняюсь от Китнисс, заглядывая ей в глаза. Почему она позволяет мне дотрагиваться до себя? Это игра? Это сон? Ей тоже холодно и безнадежно страшно: зрачки ее глаз настолько широкие, что я едва различаю серую радужку. Паника, ужас, страх – это все в ней, в ее дрожащем теле, но Китнисс терпит мои руки на своей талии, а ее губы приоткрыты, помня о поцелуе.

– Ты замерзла…

Глупые слова, но в голове такая каша, что я не могу уцепиться ни за одну мысль. Китнисс кивает, отодвигаясь. Раньше, чем успеваю подумать, хватаю ее за руку, крепко стискивая ладошку. Она дергается, но я не отпускаю. Лихорадочный стук сердца не дает здраво мыслить, – тороплюсь к дому, увлекая Китнисс за собой.

Втягиваю ее в жилище, тащу по лестнице на второй этаж. И ее и моя дрожь уже такие сильные, что больше похоже, будто нас колотит в лихорадке. Затягиваю Китнисс в ванную, останавливаясь возле душевой кабинки, и тянусь к крану, включая воду.

– Тебе надо согреться, – говорю я.