Не сказка о птице в неволе (СИ)

Шевелю кочергой почти прогоревшие дрова в печи и подкидываю новые. Чайник играючи булькает, пока я дожидаюсь времени, чтобы можно было засыпать уголь. Скольжу взглядом туда-сюда по пустой кухне и засматриваюсь на чудной рисунок, который оставил мороз на окне – хоровод загогулин и завитушек. Подхожу к матовому стеклу, прислоняя к нему палец: штрих и еще один, отогреваю пальцам улыбающуюся рожицу, просвечивающую сзади темнотой. Отчего-то решаю, что хорошо бы с утра приготовить блинов с мясом – Китнисс такие любит.

Засыпаю в печь уголь и неспешным шагом топаю назад в спальню. Еще поднимаясь по лестнице, различаю странные звуки: то ли хрип, то ли глухой плач, и ускоряюсь, торопясь к жене. Она мечется в постели, дрожа всем телом, и шипит в пустоту, борясь с мнимыми демонами. Я в одно мгновение оказываюсь рядом, перехватывая ее запястья, и притягиваю к себе.

– Китнисс, проснись. Проснись, ну же… Это только сон, просто плохой сон…

Жена с глубоким вздохом вырывается из объятий кошмара, распахивая испуганные глаза: ее зрачки неестественно широкие, и требуется время, чтобы они стали обычного размера.

Я заботливо укладываю Китнисс рядом с собой, проводя рукой вдоль ее позвоночника: мне нравится чувствовать под своими пальцами голую кожу жены, а ее это, как ни странно, успокаивает. Оставляю короткий поцелуй на кончике ее носа.

– Все нормально?

Китнисс кивает, сильнее прижимаясь ко мне, ее ладошка скользит по моему животу, выискивая себе местечко. Улыбаюсь, переполненный нежности, и ласково целую жену в губы. Она открывает рот, пуская меня внутрь. Осторожно провожу языком по ее зубам: мне все время кажется, что я могу напугать Китнисс силой своей страсти, но она принимает мою осторожность, с готовностью целуя в ответ.

***

Завтрак мы готовим вместе. Я завожу тесто, а Китнисс вносит свою лепту, посолив и поперчив фарш, и после, когда блины уже готовы, раскладывает мясо на поджаристые кружочки, сворачивая их в толстый рогалик. Я обжариваю блины на сковороде и подаю на стол с сыром и топленым маслом.

Жена устраивается рядом на диване, включает телевизор и, потягивая чай, принимается за еду. Я люблю наблюдать за тем, как она ест – с аппетитом и смешно облизывая пальцы.

Мне нравится находить записки, в которых жена пытается отчитать меня за какой-то очень важный по ее мнению проступок. Я обожаю, когда вечерами она забирается ко мне на колени, обвив руками мою шею и укрыв нас обоих одеялом, подолгу слушает, как я читаю вслух какую-нибудь книгу.

Я раздражаюсь, если Китнисс не бережется и расхаживает по дому в тонких носках, рискуя простудиться и слечь с температурой. Я злюсь, когда она решает, что стремительно толстеет и переходит в режим голодовки: хорошо еще, что ее упрямства хватает ненадолго, и через пару дней мой будущий сын начинает получать пищу в нормальном количестве.

Я бываю в ярости, обнаружив, что жена, решив не будить меня с утра пораньше, уходит в сарай за дровами и углем, перетаскивая нагруженные ведра к печке на кухне. Ее обиженные «я беременная, а не инвалид», отлетают от меня, как горох от стенки.

– Ты «моя» беременная, значит, будешь беречь себя, поняла?

Мы ссоримся и миримся, Китнисс капризничает, а я в итоге все равно ее прощаю.

Я люблю ее и с каждым прожитым днем убеждаюсь, что она меня тоже.

***

В один из вечеров, заварив чай и налив в вазочку душистый мед, я поднимаюсь в спальню, собираясь заставить Китнисс проглотить все до последней ложки – у нее ангина, которая не проходит уже пару дней.

Не найдя жену в спальне, я направляюсь в ванную. Стучусь.

– Я войду?

Выжидаю минуту и открываю дверь: Китнисс стоит перед зеркалом, увлеченно распутывая свои волосы. Приближаюсь, вглядываясь в темные пряди в ее руках – волосы скрутились в узелок и не желают ослабить свои путы.

– Придется обрезать, – говорю я и тянусь за ножницами, торчащими из стакана на полке.

Китнисс не сопротивляется, и легким щелчком я отрезаю непослушную прядь.

– Ну вот, – улыбаюсь, – может остальные тоже?

Жена наигранно всплескивает руками и строго сводит брови, грозя мне пальцем. Принимаю позу покаяния, продолжая улыбаться. Отнимаю у Китнисс расческу и сам начинаю вычесывать длинный темный водопад: шелковистые, чуть влажные пряди приятны на ощупь, и я даже наклоняюсь поближе, касаясь их щекой, вдыхаю аромат яблока и хвои.

Китнисс посмеивается, строя мне рожицы в зеркале, а мой взгляд неожиданно замирает на ее отражении. Лицо становится серьезным. Жена в секунду понимает, где именно допустила промах, но уже слишком поздно: я перехватываю ее руки, готовые прикрыть незабинтованную шею.

– Подожди!.. – прошу я. – Покажи, пожалуйста.

В ее взгляде тревога и сомнение, но все-таки она позволяет мне осмотреть довольно длинный, неровно сросшийся с правой стороны шрам. Китнисс морщится, когда я касаюсь его пальцами.

– Рана уже затянулась… – шепотом говорю я. – Почему ты все еще носишь бинт?

Китнисс неопределенно отмахивается от меня, протягивая руку к лежащему в стороне новому мотку белой сетки.