Не срывай голубых гиацинтов

Глаза у Астрид, вопреки мрачному внешнему виду, горели. Ее взгляд перебегал от одной тарелки к другой: от горки пестрых конфет до завитушкой выложенных на фарфоре курабье.

Ее сжатые в кулаках руки дернулись, но Астрид моментально себя одернула, предпочтя витиевато ответить:

— Я давно не ела ничего сладкого. Очень.

— Так вперед, — приободрил ее Роберт. — Пусть это будет нашим маленьким секретом.

Астрид очень постаралась, чтобы ее протянутая до тарелки с печеньем рука не обнажила ладони.

— Так о чем вы хотели поговорить?

— Да о чем пожелаешь. Мне очень интересно узнать тебя, как личность. А ты личность хотя бы потому, что благополучно прошла социализацию и… — заметив, как Астрид улыбнулась краешками губ, Роберт осекся. — Я что, опять все свожу к научным понятиям?

Астрид активно закивала. Само присутствие печенья в руках явно взбодрило ее.

— Прости. И так, чем ты увлекаешься?

Вопрос был банальным, но фундамент благополучного разговора строится именно таких участливых вопросах.

Момент, когда Астрид надкусила печенье и крошка прилипла к ее губам, можно было назвать трогательным. Неописуемое удовольствие выразилось на ее ровном, бледном как полотно лице.

— Я люблю балет, — прожевав и всем своим видом поблагодарив, ответила она. — Это так красиво, так… тонко.

— Значит, любишь балет, — зачем-то повторил Роберт задумчиво. — Танцуешь или смотришь?

— Смотрю.

— Отчего же не танцуешь?

— Искусство развращает, — выпалила Астрид так, словно эта фраза была записана у нее на подкорке. — Так тетя говорит…

— Чушь собачья, — без какого-либо пиетета по отношению к Аманде высказался Роберт. — Запомни, искусство — единственное, что созвучно с сердцем, а оно говорит именно на языке искусства. Что еще ты любишь? Помимо того, что тайком, видимо, смотришь балет.

— Я люблю философию… Только не говорите тетушке!

— Потому что это инакомыслие? — Роберт изогнул бровь.

— Нет иной первопричины, кроме Бога, — слегка покривившись, произнесла Астрид. Очередная цитата ее тетки.

— Вам определенно стоит поговорить с Александром. Он философию просто обожает. И какая же, по-твоему, первопричина всего сущего?

— Конечно, воля, — твердо ответила Астрид, смело посмотрев в его глаза. Потом она поспешила объяснить. — Всеобъемлющая воля, познающая саму себя. Но она не осознанна.

— Шопенгауэр, — угадал Роберт, удовлетворительно кивнув. — Почему же не осознанна? Мы не можем этого знать наверняка.

— Тогда это уже Гегель, — робко парировала Астрид. — «Мир — это абсолютный разум, пытающийся познать самого себя».

— Что абсолютный разум, что всеобъемлющая воля — все это говорит только об одном: мир это нечто, что осознанно или неосознанно познает свои пределы. Но парадокс в том, что эти пределы бесконечны.

Астрид заметно оживилась. Ей нравилось говорить об этом с кем-то, учитывая, что до этого беседы на эту тему она вела исключительно сама с собой.

— Иногда я думаю о парадоксах, — тихо произнесла она. — Самый интересный парадокс заключается в том, что, узнавая все больше, мы понимаем, что ничего не знаем.

— Такова сущность самой философии. Парадоксальная наука. А наука ли?

Роберт знал ответ на свой вопрос, но ему хотелось послушать, что думает юная душа на сей счет.

— Она царица наук, — осмелев, Астрид отправила в рот уже второе печенье. — Она объединила под собой математику, химию, физику, астрономию, литературу, историю… Я обожаю ее.

— Это видно, Астрид. И очень похвально. Послушай, — начал Роберт издалека. — Я хочу быть твоим другом. Если у тебя есть какие-то проблемы, то ты всегда можешь рассказать о них мне. Любые проблемы, — его взгляд красноречиво скользнул вниз к девчачьим сжатым ладоням, и Астрид сделала вид, что не заметила этого.

— Я не против быть вашим другом.

Роберт склонил голову набок, пуская в ход самый нечестный способ быть дружелюбным — смотрел на Астрид вот так, как сейчас. И правда, это нечестный и хитрый маневр, потому что едва Астрид расслабилась, Роберт аккуратно, но твердо перехватил ее запястья, разворачивая руки ладонями вверх.

— Она бьет тебя?

Роберт решил не быть иносказательным, а спросить прямо.

Он внимательно изучил волнами схлестнувшиеся давнишние бледные и новые красные шрамы на узких ладонях, и почувствовал, как на собственном лбу посередине выступила вена от непроизвольно сжавшейся челюсти и напрягшихся скул.

В ужасе Астрид мягко отняла руки.

— Я сама виновата, — почти прошептала она.

Роберт не поверил ей.

— Ты не могла сделать ничего дурного, чтобы заслужить такое.

— Вы не можете знать… Вы ничего не знаете.

— Вот что, — выдохнул Роберт. — На сегодня все. Лучше встретимся завтра и продолжим наше исследование.

В глазах Астрид мелькнуло искренне непонимание, несмотря на проявленную ею дерзость пару секунд назад.

— Все в порядке, Астрид. Просто иди домой.

Все и правда было в порядке. Просто Роберт не хотел в продолжение целого дня молчаливо наблюдать за последствиями чужой жестокости без возможности задавать вопросы. Вопросы задавать хотелось, но Роберт не мог, учитывая, насколько Астрид сделалась замкнутой из-за обличения им ее тетки.