[Не] Святой Себастьян

Но с Оскаром все было иначе. Как я уже сказал, любить, сняв маску, это совсем другое. Только рациональность и инстинкт самосохранения удерживали меня от спонтанных поступков. Его энергия, его безбашенность и его эксцентричность заражали. Я знал, какой величины фигурой я обладал, и чувство этого обладания кружило мне голову. Мне хотелось постоянно быть рядом с ним, ходить с ним под руку и целоваться у всех на глазах. Ох, какой бы был фурор! Я представлял крики ужаса и восторга, грохот падения в обморок тяжелых фигур знатных дам, истерики его жены, тонны гневных писем и грубые руки полицейских, глупые и абсурдные суды… Увы, все это «веселье» случилось с Уайльдом позже, и, увы, меня уже не было в его жизни. А закончился этот фарс для него весьма трагично, то есть, тюрьмой. Я рвал на себе волосы. «Какого черта?! – ругал я сам себя. – Ты должен быть рядом с ним, там в тюрьме! Они же сломают его!» Но было уже слишком поздно. Все, что я смог сделать, – лишь дать пару взяток, чтобы с ним обращались бережнее. Выйдя из тюрьмы и окончательно разочаровавшись в смертных, он снова вспомнил обо мне, но, разумеется, Оскар не имел ни малейшего представления, куда ему писать или как иначе меня найти. Но он знал, а может, просто надеялся, что я слежу за ним, и тогда он взял псевдоним Себастьян Мельмот. Но и тогда я не откликнулся. Я дал себе слово больше никогда не обещать, что вернусь и никогда не возвращаться. Угрызаемый совестью, я спрашивал себя, не я ли стал причиной всей этой трагедии? Несомненно, я был причастен. Но я очень удачно вписался в эпоху и нравы викторианской Англии, так что, если не я, то кто-нибудь другой несомненно раскрыл бы Оскару голубые горизонты.

Прототипом Дориана Грея по счастью считают поэта Джона Грея, сменившего меня на посту любовника Оскара. Уайльд – меткий стрелок. Он прекрасно убил целую толпу зайцев одним выстрелом: обессмертил свое имя, рассказал мою историю, стер меня из своей биографии и поделился славой с Джоном. Джону, конечно, тоже в итоге досталось по голубой заднице, но пиар цвета не имеет. Увы, этот смертный остался в истории отнюдь не благодаря своим стихам.

Я понял, что мой план удался, когда Оскар принес мне первые зарисовки романа «Портрет С. C.» Я понял, что идея бессмертия плотно застряла у него в голове, и теперь роман уже обречен быть написанным. Но в тот же момент я понял, что моя роль подходит к концу. Нужно уметь вовремя уходить со сцены, пока зрители еще не устали аплодировать. А я не хотел уходить, не хотел расставаться с человеком, единственным человеком, который любил меня настоящего.

Прежде чем уехать, мне нужно было разлюбить Оскара, выдавить его из-под своих ребер. И еще больше я хотел, чтобы он разлюбил меня. Но мой новый план не снискал оваций. В общем, сейчас я безуспешно попытаюсь оправдать то, что совершил. Итак, я пошел вразнос. Включив гей-радар на полную мощность, я отправился искать приключений на задницу и другие интересные части тела. Я стал выходить с Оскаром в свет, обмениваться двусмысленными взглядами с его друзьями и тайком назначать свидания. В течение пары месяцев я переспал практически со всеми любителями зеленых гвоздик. Я курил опиум, обильно заливая его алкоголем, я устраивал Оскару истерики, если он меня в чем-то подозревал или по каким-то причинам не приходил на свидания. О, бедный Оскар! Измучив его и себя окончательно, я понял, что так и не смогу его разлюбить. И тогда, как истинный английский джентльмен, то есть, не прощаясь, я снова переплыл Ла-Манш.

Ох, что я увидел, когда наконец-то раскрыл «Портрет Дориана Грея»! Я смеялся и плакал, я топал ногами и проклинал этого гения авторучки. Он выворачивал мою жизнь наизнанку, но я неизменно узнавал себя на каждой странице. Я словно шел по галерее кривых зеркал, и тысячи моих искаженных лиц смеялись надо мной гомерическим смехом. Я выл от досады, ненависти и бессилия. Но через пару лет, когда «Портрет» прочел весь мир, я успокоился. Теперь этот мир знал, что я существую, и если и был на свете хоть еще один бессмертный, то теперь он знал, что он не один, а значит, наша встреча неминуема.

Но годы шли, и томительно тянулись десятилетия, а я все ходил по миру, принюхиваясь к людям: вдруг от кого-нибудь из них не пахнет смертью? Пахло ото всех. И этот запах все усиливался. Кажется, люди и сами начали чувствовать этот смрад. Грянула Первая Мировая. Пребывая в депрессивном состоянии духа, я пошел воевать на стороне Российской Империи, поскольку в тот момент находился именно здесь. Впрочем, ничего у меня не вышло. Еще в самом начале я получил серьезное ранение в ногу и долгое время провалялся по госпиталям, а потом, поняв, что убивать я не смогу, остался работать военным врачом. А тут назрела Октябрьская революция, и друзья-евреи, признавшие мой римский профиль кошерным, потащили меня в Париж. Но Париж мне уже порядком поднадоел, и я отправился в Бельгию, потом в Швейцарию и Данию. Надежд у меня уже практически не было, но за мировой культурой я продолжал следить, хотя и делал это, скорее, по привычке.