(не)свобода

В шесть утра камеру разбудил шмон.

Не то чтобы их раньше оставляли наедине с полезными передачками и «самсунгами» предпоследней модели – но обычно они знали об обыске заранее. Тюрьма строится на взаимовыгодном сотрудничестве, и обитатели их камеры делали всё, чтобы заслужить расположение руководства. Кроме того, старшая по хате собирала с девчонок еженедельный сбор на «ремонт марафетов», который направлялся администрации (никому не хотелось узнавать, что будет с теми, кто захочет эту десятину «скрысятничать», поэтому платили все, а кто не мог, оставлял в счет уплаты свою часть общака). И когда в хату ворвалась толпа вертухаев и принялась потрошить мешки, тумбочки и полиэтиленовые пакеты, обитатели камеры оказались застигнуты врасплох.

Впрочем, довольно быстро выяснилось: искали что-то конкретное. Наташа высматривала Диану, но ее нигде не было видно.

Командир вертухаев, худощавый мужчина средних лет с землистым лицом и пустыми глазами, слегка прихрамывающий на правую ногу, молча шел вперед, пока его подчиненные наваливались на вещи очередной жертвы. Сзади него причитала старшая, макушка которой едва приходилась командиру по плечи. Она изобретала одну матерную конструкцию за другой и размахивала руками, как будто надеясь, что в какой-то момент надоест надзирателю и он обратит на нее внимание.

Бесполезно, его не интересовали крики старшей по хате.

О том, что его интересовало на самом деле, Наташа догадалась, когда командир поравнялся с соседней койкой, но было уже ясно, что там ничего интересного он обнаружить не собирается.

– Там всего лишь чай. И инсулин, – слабым голосом сказала Наташа, на всякий случай отходя к окну. – Пожалуйста, оставьте мне инсулин. Мне его не выписали здесь, так что пришлось… Пожалуйста…

Командир ее не слушал. Он молча достал мешок из-под матраса и быстрыми движениями развязал лямку. Не человек, а машина. Что ему от нее надо? Почему всегда во всём виновата она и все неприятности падают на ее голову? Почему?..

На едва застланную шконку, прямо на порванное одеяло посыпались пакетики с чаем, инсулин, пакет карамелек и… кое-что еще.

– Какого… – только и выдохнула Наташа.

Начальник цикнул и кивнул сам себе, потом повернулся к Наташе – лицо у него было какое-то сморщенное, пыльное что ли, усталое, а вовсе не торжествующее – и показал маленький целлофановый пакетик.

– Сама сознаешься или по-плохому будем?

Наташа почувствовала, как у нее подкосились ноги и, не спрашивая разрешения, упала на матрас. Только и могла, что беспомощно водить глазами по лицам выстроившихся за командиром соседок. Кто?.. Что за?.. Кто-то ее подставил, но кто именно и зачем?..

У нее тряслись руки. В надежде найти Диану и броситься к ней за поддержкой Наташа оглядывала лица зэчек – и вдруг увидела Ладу. Та смотрела на нее с суховатым прищуром, с выражением торжества на костистом лице.

– Вот она! Сука! – Выбросила вперед палец Наташа и закричала не своим голосом. – Ты мне подкинула это! Ты подсунула! Иди сюда, мразь!..

Забыв о больных ногах, Наташа вскочила с койки и, растолкав пару девушек, схватила Ладу за грудки.

– Ты подкинула мне! Подкинула ночью, мразь, когда инсулин выбросить хотела! Сейчас выбью из тебя срань!

– Ты дура, – сказала Лада сухо, с презрением. Изо рта у нее пахло луком. – Хоть и бухгалтерша, а всё равно дура. Мудозвонка. Тебя наебали, а ты срываешься на тех, кто слабее. Тех, на кого удобно.

– Что ты мелешь?

– А ведь мне было тебя жалко! Такая ранимая и добрая! Пока не оказалась, как остальные.

Наташа хотела уже врезать ей, но почувствовала, как ее схватили под руки.

– Это она мне подбросила наркоту! Она! Я видела! – кричала Наташа. – Детоубийца! Мразь!

– Сами разберемся, кто, кому и чего подкинул, – сухо прокомментировал командир. – А пока посидите обе в одиночке. Придет следователь, решим вопрос.

В одиночке было сыро и воняло тряпками и ржавчиной. Первое время Наташа лежала, положив голову на ладони и свернутое одеяло. Чтобы хоть немного мягче. Не помогало. Потом каким-то образом удалось заснуть.

Голоса дочерей она слышала теперь только во сне.

Наверно, кто-то из ее начитанных и талантливых начальников-театралов ввернул бы сюда какую-нибудь цитатку из Мандельштама или Солженицына, но ей вспоминалось только дурацкое «вскормленный в неволе орел молодой». Вот был пятый класс, и Наташа читала Пушкина со сцены в актовом зале, теребя от волнения красный галстук, а вот – тебе уже пятьдесят семь, одна дочь юристкой работает, другая недавно поступила, а ты сидишь в СИЗО, в одиночке.

Потопило тебя, Наташа, схватило за ногу и потянуло на дно, а ты виновата лишь в том, что не схватилась за проплывавшую мимо корягу.

«Вскормленный в неволе орел молодой…»