(не)свобода

Артисты извиваются вслед за девушкой. Фомин смутно узнаёт вроде как балетные движения, но понятия не имеет, как они называются. Последний раз Фомин был на балете, когда ему было четырнадцать.

– Она мне писала. Теперь всё время слушаю радио, чтобы голоса были. Потому что без тебя – такая тишина.

Смена кадра. Тишину заполняет эмбиент, следом – звуки перестрелки и взрывов. Артисты в черной одежде вращаются на шестах: никакого секса, в их движениях – только смутная угроза.

Снова обрезка. Опять освещенная вращающимися софитами сцена, камера то приближается, то отдаляется. Артисты на подмостках совершают несинхронные движения; они похожи на стрелки сломанных метрономов, которые идут не в такт. Рыжеволосая девушка в черном вечернем платье кричит одному из них:

– …Потому что в голове у тебя – горы! Расставлены палатки и идет снег! Ребята уже поели, да? Скоро восемь, уже поели! Кто-то лег, а кто-то остался стоять.

К артисту подбегает со спины другой артист, с натянутыми на голову колготками, и валит его на пол. Что-то стучит. Работает что-то вроде пилы. Скрежет, скрип. Люди в балаклавах из колготок валят на землю людей без балаклав. Барабанщик бьет в тарелки. Звучит сирена, как на полицейской мигалке.

– А может быть, там – бой?

– Да нет. Просто кто-то лег, а кто-то остался стоять.

Затемнение.

Фомин некоторое время смотрел на черный экран. Потом увидел, что у него дымится палец: не заметил, как успел закурить. Отправил бычок в мусорку, выдохнул дым в солнечный конус и снова взял ручку.

«Не знаю, что́ это было, но никакого мошенничества тут точно нет, – думал он, выводя закорючки подписи в нужном окошке. – Никакого, блять, мошенничества».

Потом сложил рапорт вдвое, чтобы завтра подать с самого утра, и тут увидел кое-что в том самом ящике стола. Там была газетная вырезка – не пожелтевшая, серая, с прошлого месяца. Фомин не сразу вспомнил, извлек ее на свет.

«Джентльмены удачи. Раскрыто самое громкое коррупционное преступление Сибири: семья томского чиновника получит тюремные сроки».

Журналист в приступе пафоса переоценил российское правосудие. Жена и дочь Арсения Мидренко были под подпиской, пока сам Мидренко куда-то пропал. Бежал за границу, возможно. Нет, Фомин, конечно, понимал, как это работает, и знал, как такие дела создаются: конкуренты не поделили рынок госзакупок и назначили крайнего.

Вечно таким, как Фомин, не дают работать, и всё время играют в дурацкие кошки-мышки.

Долго он еще будет это терпеть?

Если уйдет – так и запомнят терпилой. Ну то есть, да, бандиты, да, одиннадцать лет, но чуть что околополитическое – терпила. Все вокруг терпилы, конечно, но Фомин-то считал себя настоящим профессионалом, из тех, что «Шерлоком Холмсом» зачитывались и честь смолоду берегли. И снова его заставляют терпеть вместе со всеми. Ходим как на параде, чеканя шаг, а на смену нам – курсанты из казачьих училищ. Следаки с нагайками. Тьфу, пропасть.

Фомин взял в руки заявление и быстро его разорвал: по диагонали, без определенного порядка, – и швырнул бумагу в мусорное ведро, в компанию к бычкам и пластиковым стаканчикам. Потом встал, отряхнулся, извлек диск из ноутбука и сложил обратно в конверт.

– Если есть дело, надо с ним разобраться, – сказал он про себя. – В этот раз сам решу, виновны или нет. По совокупности.

На столе завибрировал телефон – кнопочный «Black-Berry». На экране отобразился незнакомый номер.

– Фомин, слушаю.

– Алексей, это вы?

Бывало, что сидельцы или спасенные из заключения принимали Фомина за решалу и звонили ему по не требующим отлагательств вопросам. Как будто честно делающий свою работу человек уже такая редкость, что ему положен особый статус.

– Знаете, я на службе, сейчас рабочее время и…

– Погодите-погодите, дайте договорить. Я всё понимаю, но дайте договорить. Можно?

Фомин откинулся на спинку стула и вздохнул.

– Слушаю.

– Это Арсений Мидренко, я из Томска. Вы обо мне могли слышать.

Как говаривали в юные годы Фомина, легок на поминках.

– Да. Помню. Сразу могу сказать, что имена оперов, которые вас задерживали и потом… сопровождали, выдать не могу. Служебная тайна. И денег не предлагайте, пожалуйста, не люблю.

– Нет-нет, дело не в этом, конечно, я по другому вопросу. Вам имя Стригоев о чем-нибудь говорит?

Человек в черном. Погон с брильянтами на плече у Фомина. Ручка с Микки-Маусом.

– Впервые слышу. Это что-то молдавское?

– Алексей, вы знаете, вы плохо врете. Хе-хе. Не бойтесь, это не разводка, я сам опасаюсь, как бы за мной не выехали… В общем, я знаю, на кого Стригоев работает. Этот самый Стригоев, он… Как бы вам объяснить… Короче, дела последних лет, о которых я знаю, так или иначе замешаны на нем. Мое дело, потом дело с этим театром…

– Что конкретно вы имеете в виду?

Мидренко кашлянул.

– Давайте встретимся в нейтральном месте, и я вам всё изложу. Могу через секретный чат отправить адрес?

– Ну, если вам и правда что-то известно…

– Да! Дайте пару минут.

Фомин положил трубку. Посидел над раскрытой папкой, подумал.

Потом посмотрел адрес, который ему прислали в мессенджере, и вышел из кабинета.

Наташа