(не)свобода

– Зачем я всё это рассказываю? Да хуй знает. Тюрьма. Хочется говорить. Ты почувствуешь еще. Я тут уже, – она обвела своей самокруткой воздух, – два дня. Вроде как. Ты закури, легче будет.

Наташа стала отрицательно качать головой, хотя самокрутку возвращать не торопилась. Не бросала же она курить, чтобы сейчас снова начать… Но в следующий момент вспыхнула спичка, и вот в глотку уже потекло отдававшее смолой тепло. И правда – стало легче.

Потом Диана кое-как ввела ее в курс дела. Сказала, что продержать на «сборке» могут долго – сутки, иногда еще дольше. Диабет? Сказать врачу, когда придет. И постараемся выбить нижнюю койку на шконке. Хотя с этим сложно.

– Почему? – не поняла Наташа.

Диана кивнула в сторону девчушки в темно-синем шейном платке, которая чуть поодаль лежала на полу и, свернувшись калачиком, дремала, положив под голову джинсовую куртку.

– В камерах потом то же самое, – сказала Диана. – Ноги под стол не поставишь – там тоже человек лежит, не давить же его.

Нижние койки в камерах, пояснила Диана, предназначались для «заслуженных» сиделиц, ну или тех, кто обеспечивает камеру богатыми передачками. А еще для беременных. Остальных – на верхнюю койку, откуда можно ненароком навернуться посреди сна. И всё равно хуже всего тем, кому приходилось лежать на полу.

Наташа не хотела лежать на полу. Дело было не в том, что пол был грязный, и не в том, что можно было себе застудить что-то. Просто мерзнуть не хотелось. А холод будто это чувствовал: лепился к Наташе, словно скользкая влажная тянучка, которую случайно зацепил пальцем.

Но больше всего ей, конечно, хотелось домой.

– Но мы попробуем тебя определить вниз, – улыбнулась ей Диана и слегка коснулась рукой плеча. – Больным обычно уступают. Всё будет в порядке.

Их продержали не так долго – полдня, может быть; часов у Наташи не было, а на «сборке» часы отсутствовали, как и любой другой привычный предмет цивилизации. Регистрировали. Сначала в картотеку занесли Диану, следом шла Наташа.

– Маславская Наталья Григорьевна, – хмуро печатал на стареньком компьютере полноватый мальчик в мундире. – Сто пятьдесят девятая…

– Мне вот с Дианой Владимировной, пожалуйста, – робко подала голос Наташа. Она уже видела, как заключенные просят отправить их в ту или иную камеры: некоторые хотели быть поближе к знакомым, а у других были статьи, вызывающие отторжение у тюремного сообщества.

Надзиратель глянул на нее исподлобья, потом перевел взгляд на стоявшую рядом офицершу. Та коротко покачала головой, и в унявшихся было ногах Наташи снова запульсировала боль.

– На вас распоряжение особое, – сказал надзиратель, повернувшись обратно к монитору. – Куда надо, туда и пойдете.

Не самое ободряющее заявление. Значит, устроят ей специальный режим… Но всё оказалось не так страшно.

После душа (разумеется, холодного – ручка горячей воды тут уже давно была анахронизмом) Наташа в своем спортивном костюме со стразами, который на фоне изъеденных плесенью кирпичных стен выглядел, словно бродвейский мюзикл в заброшенной сибирской деревне, с матрасом под мышкой неловко просеменила к камере, в которой ютились уже полсотни женщин.

– Привет, – гаркнули у нее над ухом, и Наташа сначала не поняла, где оказалась: это же женская колония, а не мужская, так откуда здесь мужчины? Но голос принадлежал крупной женщине с мозолистыми мускулистыми руками и в белом платке. Выбивающиеся из-под платка волосы слиплись: в камере хоть и было, чем дышать, в отличие от душегубки-«сборки», но и здесь температура была под все двадцать пять. – Кто такая, по какой статье?

Забавно, но первой Наташа вспомнила статью, а уже потом – собственное имя. Неизвестно, с чем в ближайшие месяцы ей придется породниться больше.

Смотрящая к ее диабету отнеслась с пониманием, но селить Наташу на первом ярусе отказалась: мест нет. Наташа охотно готова была в это поверить – несмотря на ночное время, в камере стояла такая суета, что оставалось непонятным, как все эти люди друг с другом уживаются двадцать четыре часа семь дней в неделю. Да и Наташу успокоило уже то, что никто не стал задавать ей всяких каверзных вопросов, как в историях про тюрьму, – про куда мать посадишь и прочее.

Наташе отвели место с видом на окно. Наверно, в качестве компенсации за ее состояние, подумала Наташа, когда в белом блеске луны огнем брызнула возвышающаяся рядом с колонией церковь. Так недолго и в Бога уверовать. Вот только ни одной молитвы, каким учила ее в детстве раскольница-бабушка, она уже не помнила.

Поскольку всю ночь камера бурлила жизнью, сон не шел. И чего им всем не спится? Потом Наташа узнала, что тут все спят в основном днем, а ночь отведена для других жизненно необходимых для тюремного сообщества операций: от звонков родным до переговоров с другими камерами. Но тогда она надеялась заснуть, так, чтобы утром оказалось, что весь этот мучительно длинный день был всего лишь еще одним кошмаром…

…А потом вдруг кто-то толкнул шконку – и Наташа, тщетно пытаясь уцепиться за край матраса, полетела вниз, прямо на занятые какой-то босой зэчкой половицы.