Не свое время

С юностью ли пререкаться,

Старость завидев свою?

Словно среди декораций

Сыгранной пьесы стою.

256

Труппу давно разметало,

Спутала жизнь амплуа.

И героиня устала,

И инженю оплыла.

В комики трагик сорвался,

С круга сошел режиссер.

Разве один и остался

Тем же, что прежде, суфлер.

Только подсказки теперь нам

Больше уже ни к чему.

Если себе мы не верим,

Как же нам верить ему?

Скоро навек расставаться.

Автор подводит итог.

Что ж на провал обижаться? –

Каждый старался, как мог.

Ночь с бормотаньем невнятным

Клонит лицо к фонарю.

В том, что опять не сыграть нам,

Я никого не корю.

Пух тополевый белеет,

Всё заметая вокруг.

Сцена пустеет; пустеет

Светом очерченный круг.

Тают и тени актеров...

Только, со временем слит,

Эхом умолкшего хора

Ветер в кулисах гудит.

1989

257

* * *

Была гадать тебе охота! –

От нас грядущее не скрыто:

О нем прочтешь у Геродота,

Его найдешь у Фукидида.

Что сбудется с землей – известно,

Ее судьба – давно не тайна:

Кому все это интересно,

Пускай заглянет в Иоанна.

Давай же суету отбросим! –

Что громоздить нам непреклонно

Все тот же Пелион на Оссу,

Все ту же башню Вавилона?

Ты знаешь сам, что с теми сталось,

Кто в ложные поверил речи.

Когда б жизнь вправду улучшалась,

Жилось потомкам предков легче!

Но чего нет, того и нету! –

А было бы? – Скажи на милость,

Какое же величье в этом,

Какая ж в этом справедливость?

Равенство и предполагает,

Что, как задумано от века,

Одно и то же ожидает

Любого в мире человека.

258

И как бы мир ни изменяли

Творцы машин, творцы восстаний,

Они ничуть не облегчали

Душе бессмертной испытаний!..

1989

259

* * *

Возле дома снег, а на дороге

Дрожь воды с отливом золотым.

И светло, как в полдень, на пороге

От луны, сияющей над ним.

Все горит и искрится от света, Хоть

читай на мартовском дворе, Где

сквозная тень намокших веток,

Словно черни вязь на серебре.

Я всегда любил такие ночи, Эти

вот часы глухой порой, Каждый

миг которых не короче

Неизбывной вечности самой.

Кто сказал, что мы живем недолго?

Наша жизнь безмерно велика!

О себе не помня от восторга,

Вдаль она течет издалека.

Даже в этом блеске ясно-синем,

Когда мир весь, кажется, видать,

Мы ее и взглядом не окинем,

Нам ее и мыслью не объять.

Лишь любовь, что в сердце проникает,

Лишь любовь, что из него растет,

Воедино и соединяет

То, что в нас разорванно живет.

260

И себе, бродя по тротуарам,

Я твержу: люби, а не суди! –

О великом думая и малом

С тем же восхищением в груди!..

1989

261

Р О М А Н С

Ах, как мне жаль всех живших и живущих,

Ушедших вдаль, оставшихся в дому,

Мычащих немо и легко поющих,

Ах, как мне жаль всех живших и живущих,

Хоть я и сам не знаю почему.

О сестры нежные, о братья дорогие,

Заботы прежние меняя на иные,

Друг друга мучая и мучимы друг другом,

Как пыль летучая, несемся мы по кругу,

Ни цели истинной, ни радости не зная,

Пустыми мыслями рассудок раздражая.

Ах, как мне жаль нас, терпеливо лгущих

Самим себе, боящихся прозреть,

Смеющихся беспечно, слезы льющих,

Ах, как мне жаль всех живших и живущих,

Хоть, может быть, и не за что жалеть!..

1989

262

В А В И Л О Н С К А Я Б А Ш Н Я

Упала башня Вавилона,

И прокатился над землей

Объединяющего стона

Уже разноязыкий вой.

И пыль всё тучею объяла,

И каждый к каждому взывал,

Но горло звуки искажало,

И слов никто не понимал.

Когда ж опять пробилось солнце,

То на все стороны земли,

Как от иссохшего колодца,

От башни люди побрели.

Они брели, таясь друг друга,

Пожитки жалкие влача;

Сходясь же вместе – от испуга

Невольно пятились, рыча.

Язык звериный стал им ближе,

Чем человеческая речь,

Которой в гордости бесстыжей

Они не думали беречь.

Но поколение сменялось

За поколеньем. Шли года.

Уже потомкам представлялась

Все поправимее беда.

263

И терпеливо постигали

Они чужие языки,

И снова башни воздвигали –

Бесчисленны и велики.

Но меж камней столпотворенья

Всходила прежняя трава.

И лишь иллюзию общенья

Давали мертвые слова.

И снова башни разрушались,

Народ вздымался на народ.

И снова в мире воцарялись

И страх, и гибель, и разброд.

И жив он – явно или тайно –

В нас древний Вавилон досель! И не

случайно, не случайно Вскипает

войн гражданских хмель!

И льются крови братской реки,

Пожар вздымается, багров!

И на земле уже вовеки

Не отыскать всеобщих слов.

Разрушено единство мира,

Распалась родственная связь.

Здесь каждый сам себе кумира

Творит, чужого убоясь.

К кому мы руки простираем,

Как дети малые впотьмах?

Ведь мы других не понимаем

И на родимых языках.

Да что – других! Когда мы ночью,

Край одеяла теребя,

Порою из последней мочи

Понять стараемся себя,

264

Мы постигаем в потрясенье,

Что нам невнятен наш язык!

И в немоту, как бы в спасенье,

Бросаемся, зажавши крик.

И пьем забвенье полной чашей,

Покуда тяжкий длится сон,

Пока для строек новых башен

Нас не разбудит Вавилон.

И мы, проснувшись на рассвете,

Сумеем вновь не замечать,

Что нет в нас слов себе ответить

И нету сил, чтобы молчать!..

1989

265

* * *

Куст герани на окне,

Пожелтевший от мороза,

Как поэзии во мне

Удивившаяся проза.

Я полью его водой,

Отстоявшейся в бутылке.

Вот слиянье мировой

Жизни в страстном поединке.

В гроздья сжатые цветы:

Тот увял, а рядом – свежий.

Из рассветной темноты

Луч зари невнятной брезжит.

Льется струйкою вода