Не свое время

Уплывает в промытую даль

По отрогам зеленого Крыма.

И, рождая томленье в крови,

Отражается в зыби зеркальной

Ослепительно-горькой, случайной,

Торопливой улыбкой любви.

1975

80

* * *

Черный дрозд пробегает в траве.

Дождь прошел – и опять посветлело.

И в усталой моей голове

Одинокая птица запела.

И свистит, и клекочет она,

И рассказ ее нежный несвязан,

Словно, бедная, снова пьяна

Ослепительным холодом вязов.

Словно всё, научилась чему,

Позабыла – и вспомнить не хочет!

И о счастье птенцу своему

Торопливо и страстно бормочет!

1975

81

* * *

Подкрашен небосклон,

Приклеен дым к трубе.

Как в легкий детский сон

Легко войти тебе!

Спят яблони в снегу,

В сугробах огород.

Как бы на берегу

Густых летейских вод

Ни горя, ни беды,

Все дремлет в тишине.

Уводят в дом следы

По снежной целине.

А в доме – печки жар,

И треск смолистых дров,

И елочный пожар,

И запах пирогов.

И вся семья вокруг,

И бьют часы, звеня...

О, радостный испуг

Бенгальского огня!

О, торопливый смех

Над времени рекой

Твоих любимых – всех,

Которых нет с тобой,

82

Где молодость твоя,

Встречая Новый год,

Из чаши бытия

Морозный воздух пьет!..

1975

83

* * *

Моей бабушке Марии Григорьевне Усиной

и, приютившей ее с моей маленькой матерью,

Марии Евграфовне Ермаковой, которая со дня моего

рождения была мне такой же родной и близкой

Проезд в снегу глубоком,

Невзрачный дом, и дым

Одной струей высокой

Колеблется над ним.

Закат на небе розов,

Декабрьский воздух густ.

И весь покрыт морозной,

Искристой пылью куст.

Мне все давно знакомо,

Мне все известно тут.

Я знаю: в этом доме

Меня все время ждут.

Я знаю, что ночами,

Когда ветра гудят,

Две женщины печальных,

Два ангела не спят.

Они лежат устало,

Измотаны за день.

Скользит по одеялу

Ветвей густая тень.

Стучат часы, старея,

Белеет циферблат.

Опережая время,

Мгновения летят.

84

И вечности дыханье

Поет в гортанях труб,

Что наша жизнь – страданье,

Терпение и труд,

Где войны, смерть и голод

Выходят из углов –

И льется в окна холод

Нетающих снегов.

И разум не умеет

Забыться, не дыша, –

Но есть любовь – и ею

Еще жива душа.

Пусть не горит лампада,

Но в комнате светло –

И смотрит кротким взглядом

Мария сквозь стекло,

Прижав к себе Иисуса,

Она глядит во тьму,

Не ведая искуса

Блаженству своему...

1975

85

* * *

День да ночь –

Сутки прочь!

Снег кружит,

Собачий брёх.

На столе стоит

Покупной пирог,

Полстакана чая,

Рюмка коньяка.

Над тобой качают

Крыльями века.

Начинаешь сразу

На вопрос ответ,

А кончаешь фразу

Через тыщу лет.

И доносит эхо

На чужой порог

Только шорох снега

Да собачий брёх.

Что же неизменно

Нас гнетет в тиши?

Овевает стены

Сквознячок души.

И в лиловой рюмке

Расплескав коньяк,

Подбирая юбки,

Мысль уходит в мрак.

Бровь черней, чем уголь,

Подрисован рот.

86

Ледяную вьюгу

Переходит вброд.

И, дрожа от стужи

Средь вершин и бездн,

Отгоняя ужас,

Прячется в подъезд,

Где, стуча зубами,

Ждет шальных гостей,

Трогая руками

Холод батарей.

1975

87

* * *

И летит крутая роза быстрая

На террасу через палисадник.

Г. Шенгели

Заката павлинье цветет перо,

Морозный плывет дымок.

Как будто черненое серебро,

На лужах лежит ледок.

И голых деревьев сырой графит

Лиловым огнем горит.

Но время твое летит и стоит.

Стоит и опять летит.

И шаг, что ты сделал, – уже не твой.

И прожитый миг – не твой.

И – самая лучшая в мире – она –

Твоя ли была жена?

И тот, кто любил ее, разве ты? –

Хоть те же у вас черты.

Ах, полно, да те ли? Да нет, не те.

Пожалуй, совсем не те!

Пушинка, скользнувшая в холода,

Снежинка, в огне руки

Сверкнувшая каплею! – О, куда

Уносит нас гладь реки?

Так, может, и радости выше нет,

Чем радость бегущих строк,

88

Где роза, летящая за парапет,

Не падает на песок,

Где всадник в пути горячит коня,

От пыли дорожной сер,

Чтоб вновь услыхать на закате дня

Алкеев тугой размер!

И шлема на солнце пылает медь!

О, эта шальная власть –

Движеньем пера отодвинуть смерть

И розе не дать упасть!

Но чем мы заплатим за этот дар?

Заплатим за этот дар?

Ведь даром ничто не дается – недаром

Бросает нас в дрожь и в жар!

Так жизнью заплатим – а чем еще? –

Заплатим за все про все.

Да! жизнью своею, и только ею

Заплатим за все про все!

Кому же заплатим – а ну, ответь! –

За то, что верней всего?

Конечно, не смерти, поскольку смерть

Не требует ничего...

А той мимолетности бытия,

Движенью от Я к Тебе

И дальше, туда, где ни ты, ни я –

Уже не нужны себе!

1975

89

С Т А Р У Х А

Старуха идет, спотыкаясь,

По улице. Следом за ней,

Крича, хохоча и толкаясь,

С портфелями пять малышей.

Что им до поникшей фигуры?

Они и не видят ее.

Им весело в сумраке хмуром,

В кругу равноправном своем.

Они говорят торопливо,

Друг друга не слыша, не в лад.

На гребне высоком прилива

Их юные души парят.

В просторе бескрайнего мира

Им радостны первые дни.

И смотрит старуха, как мимо,

Смеясь, пробегают они.

Шаги достаются ей трудно. Она

отдыхает, дрожа, Вцепившись в

афишную тумбу, Натужно и

жадно дыша.

Над ней приглашенья на вечер,

Портреты певиц, имена.

На голые бальные плечи

Невольно косится она.

И страшно от мертвого взгляда

Бесцветных слезящихся глаз.

90

Так что ж ей, зажившейся, надо

От жизни, летящей на нас?

И надо ли что-нибудь жизни

От нас, уходящих во тьму?

Мы жили, мы жили, мы жили!

Но живы ли мы? – не пойму!

Но живы ль? – не знаю, не знаю...

Ловлю и теряю опять.