Их основной мишенью являлись корейцы, находившиеся в более-менее привилегированном положении: учителя, административные работники, полицейские. Им говорили, что смена имён является требованием империи, так что упрямство может быть расценено как признак недостаточной преданности императору, а это, в свою очередь, могло грозить потерей места. В некоторых учебных заведениях наличие у корейца японского имени фактически сделали обязательным условием поступления. Впрочем, степень давления сильно зависела от конкретной ситуации по месту работы или жительства.
К 10 августа 1940 года, когда кампания должна была официально завершиться, 80,3 % всех корейцев значились как поменявшие имена на японские. Остальные 20 % продолжали официально использовать корейские фамилии.
Почему большинство корейцев сменили имена и фамилии? Положим, у чиновников или учителей (людей подневольных даже при менее авторитарных режимах) не было выбора, но ведь они составляли лишь небольшую часть тех, кто сменил имена. Получить представление о том, что двигало людьми, можно из письма Ли Кван-су, основателя современной корейской литературы и на тот момент активного коллаборациониста. Он стал одним из первых, кто сменил имя на японское – Каяма Мицуро. В статье по этому поводу он написал: «Я – верный подданный японского императора. И мои потомки будут верными подданными императора. Не то чтобы я не мог быть верным подданным под именем Ли Кван-су, но имя Каяма Мицуро подходит для этой цели много больше. Политика «Корея и Япония – единое целое» проводится нашим государством ради корейского народа, и мы должны искренне её поддерживать. О чём ещё можно мечтать, если исчезнут дискриминационные различия между корейцами и японцами? Разве не этого мы хотим, разве не на это направлены наши усилия?»
Основная мысль Ли Кван-су сводится к простому тезису: «Я хочу, чтобы со мной обращались как с полноценным человеком. И если смена имени – необходимый шаг для достижения этой цели, что ж, так тому и быть».
В 1940 году идея независимого Корейского государства для большинства корейцев выглядела утопией. Японская империя казалась неуязвимой, а сопротивление – бессмысленным, так что попытки приспособиться к ситуации представлялись наиболее разумным решением. Многие в Корее были готовы пожертвовать частью своей идентичности, если в качестве награды за такую жертву сулили равноправие с жителями самой Японии.
Губернатор Минами Дзиро и другие вдохновители кампании, кажется, искренне считали, что успех их деятельности продемонстрировал факт, что ситуация под контролем и корейцы искренне поддерживают империю. Однако они оказались не правы. Взрыв восторга, которым в августе 1945 года корейцы встретили сообщение о капитуляции Японии, отчётливо показал, какого будущего для своей страны они желали.
Американская военная администрация объявила об отмене закона о смене имён, и в течение нескольких недель после освобождения Корейского полуострова японские имена бесследно исчезли. Впрочем, иногда об их недолгом существовании приходится вспоминать и сейчас: когда корейцу требуется архивная справка, связанная с деятельностью предков в 1940–1945 годах, для её получения обычно нужно знать, какое именно японское имя взял себе тогда прадед (или прабабка).
После освобождения страны корейские имена появились не только у корейцев, но и у их столицы – в 1946 году, в ознаменование первой годовщины освобождения страны, город Кёнсон был переименован в Сеул – об этом, равно как о прежних именах корейской столицы и превращении Сеула в современный город-государство, пойдёт речь в следующей главе.
26
Четыре имени корейской столицы
1946 г. – корейская столица официально становится городом Сеулом
Хотя с самого начала российско-корейских контактов столица Кореи на наших картах именуется Сеулом, в самой Корее это название стало официальным только в августе 1946 года – по инициативе американской военной администрации, которая тогда управляла южной частью Корейского полуострова.
В разговорной речи это слово широко употреблялось с самых давних времён (по-корейски слово
Старый Хансон (Сеул XIV–XIX вв.) был городом относительно небольшим – по крайней мере, по современным стандартам. В этом, в общем-то, нет ничего удивительного: большинство городов доиндустриальной эпохи не отличалось многолюдностью. На начало XIX века на планете существовало всего лишь 4–5 городов, население которых достигало миллиона человек или хотя бы приближалось к этому уровню (Пекин, Лондон, Эдо (Токио) и Стамбул). Большинство городов были гораздо меньше. В Европе XVIII века город с населением в 30 000–40 000 человек считался крупным, и даже в Париже в конце XVIII – начале XIX в., во времена Французской революции и Наполеона, было всего лишь 540 000 жителей.